(1845 – 1913)

Оптина пустынь – один из самых ярких светильников православной Руси ХIХ - начала ХХ в. Главной отличительной чертой Оптиной пустыни было старчество. К Оптиной, как к воде живой, как к многоцелебному источнику, стекались люди самых разных сословий. Были тут и крестьяне, и представители высших слоев общества, неграмотные мастеровые и высокообразованные писатели, философы, художники, государственные деятели, люди выдающегося ума и таланта. В своих наставлениях старцы учили народ, как понимать евангельское учение, как врачевать свои душевные немощи. Их наставления были просты, правдивы, чужды всякой искусственности, сердечны, их ответы дышали любовью и спокойствием. Казалось, что старец видит душу приходящего насквозь, видит все болезни души, знает, как помочь, и помогает, утешает.

Благодаря старчеству Оптина пустынь была выдающимся явлением в жизни русского монашества. Но влияние Оптиной не ограничено временем. Духовное наследие старцев, дошедшее до нашего времени, – письма, дневники, наставления. Все это возможность вновь и вновь соприкоснуться с опытом совершенной веры и внутреннего преображения личности, ведущего к евангельскому совершенству.

В ряду имен великих оптинских старцев имя преподобного Варсонофия (Плиханкова) занимает особое место. Он оставил мир в немолодом возрасте, в 46 лет, когда уже сильная седина пробилась в его волосах. По благословению старца Амвросия бывший штабной офицер, полковник, проводивший в миру нравственную жизнь, пришел в Оптинский скит на Рождество Христово 1891 г. Каким же был этот путь?

Преподобный Варсонофий, в миру Павел Иванович Плиханков, родился в 1845 году в Самаре в день памяти преподобного Сергия Радонежского, которого всегда считал своим покровителем. Мать его Наталия скончалась при родах, а сам ребёнок остался жив благодаря таинству Крещения, которое немедленно совершил над ним священник. Отец его происходил из казаков, занимался торговлей.

Дед и прадед мальчика были весьма богаты. Все члены семьи вели благочестивую жизнь глубоко верующих людей, много помогали находившемуся на этой же улице храму Казанской иконы Божией Матери. Семья считала, что их род находится под особым покровительством Казанского образа Божией Матери.

После смерти жены отец маленького Павла женился вторично, и в лице мачехи Господь послал младенцу глубоко верующую, добрейшей души наставницу, которая заменила ему родную мать. Позднее старец вспоминал:

«Моя мачеха была глубоко верующей и необычайно доброй женщиной, так что вполне заменила мне мать. И даже, может быть, родная мать не смогла бы дать мне такого воспитания. Вставала она очень рано и каждый день бывала со мной у утрени, несмотря на мой младенческий возраст.

Раннее утро. Я проснулся, но вставать мне не хочется. Горничная помогает матери умываться, я кутаюсь в одеяльце. Вот мать уже готова.

– Ах, Павел-то еще спит, – говорит она, – подай-ка сюда холодной воды, – обращается она к горничной.

Я моментально высовываюсь из-под одеяла.

– Мамася, а я уже проснулся!

Меня одевают, и я с матерью отправляюсь в церковь. Еще совершенно темно, я по временам проваливаюсь в сугробы и спешу за матерью.

А то любила она дома молиться. Читает, бывало, акафист, а я распеваю тоненьким голоском на всю квартиру:

– Пресвятая Богородица, спаси нас!

Отец не раз упрекал мать:

– Что ты таскаешь в такую рань, он маленький, устанет.

Но мать всегда отвечала на это:

– Я желаю ему добра. Ты поручил мне его воспитание, а поэтому и предоставь мне поступать, как я нахожу нужным».

Старец позднее говорил: «Как я благодарен теперь моей матери! Когда я поступил в монастырь, то она была еще жива, и я написал ей: «Вот плоды твоего воспитания».

Когда Павлу было года три-четыре, он и с отцом часто ходил в церковь. Старец рассказывал, что много раз, когда он, будучи ребенком, стоял у иконы Божией Матери, ему казалось, что он видел, как Богоматерь смотрит на него с иконы, и улыбается, и манит его. Он подбегал к отцу.

Папа, папа, Она живая!
- Кто, дитя мое?
- Богородица.

Отец не понимал его.

Знаменательный случай произошел с ребенком, когда ему было около шести лет. Старец Варсонофий вспоминал позднее: «Шести лет был я в саду с отцом и перерывал песочек на аллейке. Вдруг по аллейке идет странник. И дивно, как он мог попасть в сад, когда сад окружен большими собаками, которые без лая никого не пропускают. Тихо подошел странник к отцу и, показывая на меня ручкой, говорит: «Помни, отец, это дитя в свое время будет таскать души из ада!» И после этих слов он вышел. Потом мы его нигде не могли найти. И Бог его знает, что это был за странник».

Девяти лет Павлушу зачислили в гимназию. Учился он очень хорошо, много читал, прекрасно знал мировую литературу. Позднее, будучи старцем, он часто говорил о пользе книжных знаний, в первую очередь житий святых. Об учебе в гимназии он вспоминал: «Летом нас переселяли на каникулы в живописное казенное имение... Там была прекрасная березовая аллея... Воспитанники обыкновенно вставали в шесть часов, а я вставал в пять часов, уходил в ту аллею и, стоя меж тех берез, молился. И тогда я молился так, как никогда уже более не молился: то была чистая молитва невинного отрока. Я думаю, что там я себе и выпросил, вымолил у Бога монашество».

Затем была учеба в Оренбургском военном училище, штабные офицерские курсы в Петербурге. Постепенно повышаясь в чинах, он скоро стал начальником мобилизационного отделения, а затем полковником. О поступлении в монастырь он тогда еще не думал, представлял себе монашескую жизнь так: «страшная скука - там только редька, постное масло да поклоны».

Павел Иванович был молодым военным, сослуживцы его прожигали жизнь в развлечениях, но он приходил в своем быту к все большему аскетизму. Комната его напоминала келью монаха простотой убранства, порядком, а также множеством икон и книг. Шли годы. Товарищи его один за другим переженились. Не раз приступали и к нему с предложением завестись семьей. «Подумай, Павлуша, - советовала ему мачеха, - может быть, захочешь жениться, приглядись к барышням, не понравится ли тебе которая из них?»

Однажды за послушание пошел Павел Иванович на большой званый обед, чтобы приглядеться к невестам. «Ну, думаю, - вспоминал старец, - с кем мне придется рядом сесть, с тем и вступлю в пространный разговор». Господь премудро устроил так, что рядом с молодым офицером сел священник, человек высокой ду-ховной жизни, и завел с ним беседу о молитве Иисусо-вой. Павел Иванович так увлекся, слушая его, что совершенно забыл о своем намерении присматриваться к не-вестам. Когда же закончился обед, в сердце молодого человека созрело твердое желание никогда не жениться, о коем он немедленно и сообщил своей доброй мачехе, чем обрадовал ее, ибо она всегда имела тайное желание, чтобы Павел целиком посвятил свою жизнь Господу.

Но мир пока не хотел отпускать его из своих ковар-ных сетей. «Приходилось, – говорил впоследствии ба-тюшка, – делать по службе вечера, приемы... Меня это очень тяготило...».

Военная служба, блестящая карьера. По службе он был на самом блестящем счету, и не за горами был для него генеральский чин. Прямая дорога к стяжанию всех мирских благ. И... отказ от всего. Сослуживцы и знакомые никак не могли понять: что же за «изъян» в стройном, красивом полковнике, весь облик которого так и дышал каким-то удивительным внутренним благородством? Жениться не женится, балов и званых обедов, равно как и прочих светских развлечений, избегает. В театр, бывало, ходил, да и тот бросил. За спиной у Павла Ивановича даже поговаривали порой: «С ума сошел, а какой был человек!..»

Однажды поехал Павел Иванович в оперный театр по приглашению своего военного начальства. Среди развлекательного представления он вдруг почувствовал невыразимую тоску. Позднее он вспоминал: «В душе как будто кто-то говорил: «Ты пришёл в театр и сидишь здесь, а если ты сейчас умрёшь, что тогда? Господь сказал: «В чём застану, в том и сужу...» С чем и как предстанет душа твоя Богу, если ты сейчас умрёшь?»

И он ушёл из театра и больше никогда не ходил туда. Прошли годы, и Павлу Ивановичу захотелось узнать, какое число было тогда, чья была память. Он справился и узнал, что была память святителей Гурия и Варсонофия, казанских чудотворцев. И Павел Иванович понял: «Господи, да ведь это меня святой Варсонофий вывел из театра! Какой глубокий смысл в событиях нашей жизни, как она располагается – точно по какому-то особенному таинственному плану».

Были и ещё знаки. Зашёл как-то Павел Иванович в Казанский монастырь на исповедь и узнал случайно, что настоятель монастыря - игумен Варсонофий. Когда Павел Иванович заметил, что это имя трудное на слух, ему ответили: «Чем же трудное? Для нас привычное... Ведь в нашем монастыре почивают мощи святителя Варсонофия и архиепископа Гурия...» С этого дня Павел Иванович стал часто молиться у мощей казанского чудотворца, испрашивая у него покровительства себе: «Святителю отче Варсонофие, моли Бога о мне!» Посещая этот монастырь, он невольно обратил внимание на его бедность и стал помогать: купил лампадку, киот на большую икону, ещё что-то... «И так полюбил всё в этом монастыре! Воистину: где будет сокровище ваше, тут будет и сердце ваше».

«Много лет прошло после того. Я был уже в монастыре, готовился к постригу. Вдруг опасно заболел. Все отчаялись в моем выздоровлении, решили поскорее совершить пострижение. Помню, наклонившись надо мной, спрашивают: «Какое хочешь получить имя?» Я с трудом едва мог ответить: «Все равно». Слышу, при пострижении именуют меня Варсонофием. Следовательно, и здесь святитель не оставил меня, но пожелал быть моим покровителем».

Теперь сослуживцы уже не звали Павла Ивановича ни на пирушки, ни в театр. Зато у него появились маленькие друзья. Денщик Павла Ивановича, Александр, доброй души человек, помогал ему найти бедных детей, которые жили в хижинах и подвалах. Впоследствии старец рассказывал: «Я очень любил устраивать детские пиры. Эти пиры доставляли одинаково и мне и детям радость... А так же я им рассказывал о чем-нибудь полезном для души, из житий святых или вообще о чём-нибудь духовном. Все слушают с удовольствием и вниманием. Иногда же для большей назидательности я приглашал с собой кого-либо из монахов или иеромонахов и предоставлял ему говорить, что производило еще большее впечатление... Перед нами поляна, за ней река, а за рекой Казань со своим чудным расположением домов, садов и храмов... И хорошо мне тогда бывало, сколько радости - и чистой радости - испытывал я тогда и сколько благих семян было брошено тогда в эти детские восприимчивые души!»

В Москве Павел Иванович встретился со святым праведным отцом Иоанном Кронштадтским. Эта судьбоносная встреча запомнилась ему на всю жизнь, позднее он напишет: «Когда я был ещё офицером, мне по службе надо было съездить в Москву. И вот на вокзале я узнаю, что отец Иоанн служит обедню в церкви одного из корпусов. Я тотчас поехал туда. Когда я вошёл в церковь, обедня уже кончалась. Я прошёл в алтарь. В это время отец Иоанн переносил Святые Дары с престола на жертвенник. Поставив Чашу, он, вдруг, подходит ко мне, целует мою руку и, не сказав ничего, отходит опять к престолу. Все присутствующие переглянулись и говорили после, что это означает какое-нибудь событие в моей жизни, и решили, что я буду священником... А теперь видишь, как неисповедимы судьбы Божии: я не только священник, но и монах».

Наконец утвердился Павел Иванович в мысли идти в монастырь, но в какой, куда - здесь была полная неопределенность. Однажды, явившись в штаб с докладом, увидел он на одном из столов духовный журнал, в котором оказалась статья об Оптиной пустыни и о старце Амвросии. Павел Иванович тут же сел, прочитал ее и как-то сразу решил ехать в Оптину пустынь.

В конце августа 1889 г. Павел Иванович Плиханков в белом кителе с полковничьими погонами прибыл в благословенную обитель и сразу же направился в Иоанно-Предтеченский скит к преподобному старцу Амвросию.

Вид военного никого здесь не удивил: бывали в Оптиной и верующие военные. Но этот офицер все же был особенным. Это почувствовала бывшая тогда в келлии старца Амвросия блаженная мать Параскева. Еще не видя Павла Ивановича (он только подъезжал к гос-тинице), она сказала: «Павел Иванович приехал!» – «Слава Богу», – спокойно ответил о. Амвросий. Оба они духом знали, что приехал будущий старец. Павел Иванович сказал старцу, что имеет желание поступить в монастырь. Старец сказал: «Искус должен продолжаться еще два года, а после приезжайте ко мне, я вас приму».

О. Амвросий предложил ему до Рождественского поста поговеть четыре раза и сделать пожертвования в некоторые храмы. Перед отъездом Павел Иванович еще раз побывал в скиту. Он полюбился ему, тихий, цветущий, как сад. Все трогало здесь - и негромкий, пустынный звон колоколов, и умилительность службы в храме в честь Собора Иоанна Предтечи, торжественность старинных напевов, молчание векового бора вокруг…

Возвратившись в Казань, Павел Иванович оставил дорогую квартиру, продал обстановку и переехал на житье в меблированные комнаты, устроившись там почти по-монашески. Он взял к себе на воспитание двенадцатилетнего отрока - сына коридорного служителя. Этот отрок через несколько лет поступил в монастырь.

В 1881 г. Павел заболел воспалением легких. Когда по просьбе больного денщик начал читать Евангелие, последовало чудесное видение, во время которого наступило духовное прозрение больного. Он увидел открытыми небеса и содрогнулся весь от великого страха и света. Вся жизнь пронеслась мгновенно перед ним. Глубоко проникнут был Павел Иванович сознанием покаяния за всю свою жизнь и услышал голос свыше, повелевающий ему идти в Оптину пустынь. У него открылось духовное зрение. По словам старца Нектария, « из блестящего военного в одну ночь по соизволению Божиему он стал старцем».

К удивлению всех больной стал быстро поправляться, а по выздоровлении поехал в Оптину. Преподобный Амвросий велел ему покончить все дела в три месяца, сказав, что, если он не приедет к сроку, то погибнет.

И вот тут начались препятствия. Поехал он в Петербург за отставкой, а ему предложили более блестящее положение и задерживали отставку. Товарищи смеются над ним, уплата денег задерживается, он не может завершить свои дела, ищет денег взаймы и не находит. Но его выручает старец Варнава из Гефсиманского скита, указывает ему, где достать денег, и тоже торопит исполнить Божие повеление. Люди противятся его уходу из мира, находят ему даже невесту. Только мачеха, заменившая ему родную мать, радовалась и благословила его на иноческий подвиг.

С Божией помощью полковник Плиханков преодолел все препятствия и явился в Оптину пустынь в последний день своего трехмесячного срока. Старец Амвросий лежал в гробу в церкви, и Павел Иванович приник к его гробу.

Десятого февраля 1892 г. он был зачислен в число братства Иоанно-Предтеченского скита и одет в подрясник. Находясь под духовным руководством старца Анатолия (Зерцалова), послушник Павел составлял жития святых, описания чудотворных икон, писал духовные стихи, статьи о монашестве, старчестве, Иисусовой молитве. После кончины преподобного Анатолия духовным отцом инока в 1894 г. стал старец Иосиф (Литовкин). По его благословению инок Павел до апреля 1902 г. служил письмоводителем, вел «Летопись скита», собирал материалы для жизнеописания преподобных Оптинских старцев Макария, Амвросия и Анатолия. Во многом основываясь на записях отца Варсонофия, схиархимандрит Агапит (Беловидов) впоследствии составил жизнеописания старцев Амвросия и Макария.

Подобно многим, ставшим на путь монашеской жиз-ни, он нес многоразличные скорби. «Когда я был рясо-форным послушником, - вспоминал старец, - я терпел много гонений, и до того скорбел, что даже приходил к мысли оставить скит. Но я сказал себе: лучше умру, а не уйду – все, все буду терпеть». Это были годы его ду-ховного возмужания, постепенного возрастания в нем богодухновенного пастыря стада Христова.

Духовником отца Варсонофия стал преподобный старец Нектарий, с которым у отца Варсонофия всегда сохранялось глубокое взаимопонимание.

И вот когда в тишине уединенной келлии подвиж-ник вошел в «меру возраста духовного», Господь поста-вил его на служение обители и православному народу.

Послушник Павел был пострижен в рясофор 26 мар-та 1893 г., а в декабре 1900 г., во время, как тогда казалось, неизлечимой болезни, его келейно постригли в мантию с именем Варсонофий.

Через два года, 29 декабря 1902 г., отца Варсоно-фия рукоположили в иеродиакона, а 1 января 1903 г. - в иеромонаха. В этом же году указом Калужской консистории иеромонах Варсонофий стал помощником скитоначальника, духовником скита, а также духовником Шамординской обители.

В 1904 г., ког-да началась Русско-японская война, иеромонах Варсоно-фий был отправлен на фронт в качестве священника при лазарете, ему было уже 59 лет. Тяжело было батюшке оставлять любимый благословенный скит и возвращаться в шум-ную военную среду, которую он когда-то покинул. С честью нес преподобный Варсонофий свое послу-шание на фронте, за что в мае 1904 г. был награж-ден наперстным крестом.

По возвращении после окончания войны в Оптину пустынь, в 1907 г., отец Варсонофий был возведен в сан игумена и назначен Святейшим Синодом настоятелем Оптинского скита вместо тяжело болевшего отца Иосифа. Не искал и не желал старец сего, даже наоборот, не решался принять на себя это многотрудное бремя, понимая, что придется расстать-ся с тишиной и безмолвием своей смиренной келлии... И только по долгу монашескому, за святое послушание принял он на себя этот тяжелый крест.

Старец Иосиф был уже так слаб, что не выходил из келлии. Конечно, дела скитские - хозяйственные - оказались несколько запущенными. «Когда я принимал настоятельство от отца Иосифа, - вспоминал отец Варсонофий, - то он вручил мне сто рублей денег, с которых пятьдесят четыре рубля велел заплатить одному козельскому торговцу, у которого он брал для скита рыбу и другие припасы. Следовательно, осталось сорок шесть рублей на содержание скита. Сначала приходило на ум, как я на такие средства буду содержать скит, но затем я успокоился, положившись на волю Божию. Ведь скит-то не мой, а Иоанна Крестителя, он нас и прокормит, чего мне смущаться. И действительно, Иоанн Креститель не оставил скит. Мы ни в чем не нуждались. Рекой полились пожертвования».

Он умолчал, однако, о первом пожертвовании, внесенном в скитскую казну, - собственных сбережениях - всего шестьдесят тысяч. Новый скитоначальник твёрдой рукой уплатил долги, отремонтировал скит, обновил ризницу, устроил библиотеку. Он умел со строгостью соединять нежно-любовное отношение к скитской братии, был полон забот о них. Конечно, теперь вовсе не стало у него покоя. Часто припоминал он сказанное старцем Амвросием: «Монаху простому нужен терпения воз, а настоятелю - целый обоз».

С кончиной праведного Иоанна Кронштадтского и старца Варнавы Гефсиманского приток богомольцев в Оптину особенно увеличился. Ежедневно принимал преподобный старец Варсонофий для духовных бесед лиц самых разных сословий, отвечал на множество приходящих к нему писем...

Слава о нем шла по всей России и, как в спасительную гавань стремились люди в благословенный Оптинский скит к преподобному Варсонофию «за исцелением не только телес, но и истерзанных, истомленных грехом душ, стремились за ответом на вопрос: как жить, чтобы спастись?

Преподобный Варсонофий нес свое служение в особый период русской истории - предреволюционный, время крайнего оскудения веры. Особенно восприимчивыми к новым учениям оказывались молодые люди, которые горячо включались в поиски «смысла жизни без Христа» и за очень короткое время, теряя веру, оказывались во мраке, многие задумывались о самоубийстве. «Теперь все ценится на деньги, и кому нужна моя бедная голова, запутавшаяся в мыслях, учениях, моя душа, плачущая по чему-то, ей самой непонятному?» – с таким настроением (таким знакомым современному человеку!) оказалась в Оптиной будущая послушница Е. Шамонина, одна из тех, кто оставил нам свои воспоминания о преподобном. «Почти насильно добрые люди послали меня в Оптину», –-писала она.

Разными путями люди оказывались в монастырском скиту, но встреча со старцем для каждого из них становилась чудом: немногими словами, своей молитвой, самим своим обликом измученных, запутавшихся, во всем разуверившихся людей старец направлял к покаянию, к примирению с Богом. Для многих эти встречи в прямом смысле стали судьбоносными: они изменялись сами и меняли свою жизнь. Становясь духовными чадами отца Варсонофия, несколько раз в год они приезжали в монастырь к батюшке на исповедь, причащались здесь Святых Христовых Таин. Как правило, по вечерам говеющие собирались в келье старца для беседы. Вот как вспоминает об этих встречах одна из участниц: «Взяв для начала какой-нибудь текст из Священного Писания, или выдержку из какой-нибудь книги, или даже стихотворение мирского писателя, батюшка вел тихую речь все о том же, о едином на потребу, о спасении бедной человеческой души, о Царствии Небесном, о борьбе с врагами нашего спасения. Теплится лампада пред образом Спасителя, моленная погружена в полумрак, из окна веет свежестью и благоуханием, а звук голоса батюшки так и идет прямо в душу, будя ее, ободряя, освежая. Хорошо зная души своих слушательниц, батюшка умел в своей беседе незаметно для других касаться того, что наболело то у одной, то у другой. И каждой казалось, что беседа батюшки была обращена именно к ней. Старец видел человеческую душу, и по молитвам ему открывалось в человеке самое сокровенное, а это давало возможность воздвигать падших, направлять с ложного пути на истинный, исцелять болезни душевные и телесные, изгонять бесов». Сам изнемогающий от многочисленных мучительных недугов, он принимал всех без отказа, врачевал, наставлял, направляя на тесный и скорбный, но единственно спасительный путь.

Игумен Иннокентий так говорит о нем: «Это был замечательный старец, имевший дар прозорливости, какую я сам на себе испытал, когда он принимал меня в монастырь и первый раз исповедывал. Я онемел от ужаса, видя перед собой не обыкновенного человека, а ангела во плоти, который читает мои со-кровенные мысли, напоминает факты, которые я забыл, лица и про-чее. Я был одержим неземным страхом. Он меня ободрил и сказал: «Не бойся, это не я, грешный Варсонофий, а Бог мне открыл о тебе. При моей жизни никому не говори о том, что сейчас испытываешь, а после моей смерти можешь говорить».

Многие видели старцев, озаренных светом при их молитве. Ви-дели и старца Варсонофия как бы в пламени во время Божественной литургии. «Однажды я присутствовала при служении отцом Варсонофием литургии, - вспоминала монахиня Алек-сандра. - В этот раз мне пришлось увидеть и испытать нечто неописуемое. Батюшка был просветлен ярким светом. Он сам был как бы средоточием этого огня и испускал лучи. Лучом исходившего от него света было озарено лицо служившего с ним диакона».

Одному из обращавшихся к нему преподобный гово-рил: «Старцев называют прозорливцами, указывая тем, что они могут видеть будущее: да, великая благодать дается старчеству, – это дар рассуждения. Это есть наи-величайший дар, даваемый Богом человеку. У них, кро-ме физических очей, имеются еще очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая. Прежде чем человек подумает, прежде чем возникнет у него мысль, они видят ее духовными очами, даже видят причину возникновения такой мысли. И от них не сокрыто ни-чего. Ты живешь в Петербурге и думаешь, что я не ви-жу тебя. Когда я захочу, я увижу все, что ты думаешь и делаешь...»

Предсказывал старец Варсонофий о наступлении ре-волюции и гонениях на веру Христову. Он говорил, что, возможно, повторятся гонения и мучения первых христиан. Все монастыри будут закрыты, и это время не за горами... Еще в период расцвета Оптиной старец говорил, что монастырь будет разрушен, а в скиту будет пастись скот.

В 1907 г. приехал в Оптину пустынь скромный юноша Николай Беляев, будущий преподобный старец Никон. Скитоначальник преподобный Варсонофий, свет-лый, величественный, с головой, покрытой белыми се-ребристыми волосами, с тихой улыбкой, по-отечески тепло приветствовал его. Опытный в духовной жизни седовласый старец и девятнадцатилетний молодой че-ловек после первых же бесед почувствовали глубокое духовное родство. Они, столь разные по возрасту и развитию, понимали друг друга с полуслова. Незримые духовные нити между ними все более и более укрепля-лись, образовав прочную привязанность. Прозорливый старец явно видел это с первых же дней их знакомства: «Наши сердца настроены на один лад, - услышал от не-го однажды послушник Николай, - они звучат в один тон».

Весь свой духовный опыт, все знания, накопленные за годы подвижничества, передавал старец Варсонофий своему любимому ученику, послушнику Николаю, как достойному принять и сохранить этот дар. Особенно укреплял батюшка послушника Николая в стремлении к стяжанию непрестанной молитвы: «Путь молитвы Иисусовой есть путь кратчайший, самый удоб-ный. Но не ропщи, ибо всякий, идущий этим путем, ис-пытывает скорби. Раз решился идти этим путем, пошел, то не ропщи, если встретятся трудности, скорби - нуж-но терпеть...»

И еще старец Варсонофий любил повторять: «Нам более всего должно приобретать смирение: смиряться, смиряться. Есть смирение - все есть, нет смирения - ничего нет».

Истинный об-разец древнего старчества и ученичества являли собой отношения батюшки Варсонофия с его духовным ча-дом Николаем Беляевым. И замечательным плодом этого удивительного окормления явилось то, что послушник Николай сам стал впоследствии духовным старцем - преподобным Никоном, достойным продолжателем и преемником своего старца...

В июле 1910 г. здоровье преподобного Варсоно-фия резко ухудшилось, ему стало так плохо, что его по-стригли келейно в великую схиму. «Схима - это край: или смерть, или выздоровление... Я чувствую, что схима меня подняла. Мне надлежало умереть, но дана отсрочка», - говорил батюшка иноку Николаю Беляеву.

Ученика старца Николая (Беляева) потрясли слова старца, который по глубочайшему смирению говорил об ошибках в своей жизни и о том, что не хватило ему времени на покаяние: «Я умирал и по чьим-то молитвам воскрес. Думал, что уже не встану... Значит, не сегодня - завтра конец, и придется предстать престолу Божию... С чем явлюсь? Что буду отвечать? Оглянулся назад - здесь пробел, здесь промах, то не кончено, это не сделано - одни ошибки. Страшно! Ну да вот, видимо, смилостивился Бог, оставил еще время на покаяние».

Отец Николай вспоминал: «Жутко было слышать эти речи: если батюшка, оглянувшись на свою жизнь, видел в ней одни промахи и ошибки, то, что увидели бы мы в прошлом, если только получили бы надлежащую остроту зрения?»

Оптину за все время своей монашеской жизни преподобный Варсонофий покидал лишь несколько раз - только по послушанию. В 1910 г., также за послушание, ездил на станцию Астапово для напутствия умиравшего Льва Толстого. Ранее старец говорил в беседе с чадами: «Великое зло - это толстовское учение, сколько оно губит молодых душ. Раньше, Толстой, действительно был светочем в литературе, но впоследствии его фонарь погас, и он очутился во тьме, и как слепой он забрёл в болото, где завяз и погиб».

Впоследствии отец Варсонофий с глубокой грустью вспоминал: «Не допустили меня к Толстому... Молил врачей, родных, ничего не помогло... Конечно, Толстой теперь на Страшном Суде безответен; и митрополит прислал ему телеграмму, которую ему даже не передали. Церковью было сделано все для его спасения, но он не захотел спастись - и погиб. А когда-то он был благочестивым человеком, но, видно, это благочестие было только внешним… Хотя он и Лев был, но не смог разорвать кольцо той цепи, которою сковал его сатана». Старцу всегда было трудно рассказывать об этом, он очень волновался.

В 1912 г. преподобного Варсонофия назначают настоятелем Старо-Голутвина Богоявленского монастыря близ города Коломны с возведением его в сан архимандрита. Смиренно просил он оставить его в скиту для жительства на покое, просил позволить ему остаться хотя бы и в качестве простого послушника. Но, несмотря на великие духовные дарования старца, нашлись недовольные его деятельностью: путем жалоб и доносов он был удален из Оптиной.

Сборы старца, не имевшего почти никакого имущества, были недолгими. Он говорил духовным чадам: «Немного вещей беру я с собою: образа все остаются, а из картин возьму только портрет великого старца и духовного благодетеля моего отца Анатолия и батюшку отца Амвросия. Остальное останется так, как было». Со слезами, коленопреклоненно прощалась Оптина со своим старцем...

В апреле того же года преподобный Варсонофий прибыл в Москву. Весть о приезде старца облетела весь город. Народ сразу же окружил его, каждый почи-тал за счастье получить старческое благословение.

5 апреля 1912 г. на литургии в Богоявленском мо-настыре владыка Трифон (Туркестанов) возвел преподобного Варсо-нофия в сан архимандрита. «Как под терновый венец приклонил я главу свою под золотую митру», - вспоминал перед смертью старец.

Уже на следующий день схиархимандрит Варсоно-фий прибыл в Коломну, в древний Свято-Голутвин монастырь, настоятелем которого ему пришлось быть в последний год своей жизни.

Мужественно перенося скорбь разлуки с любимой Оптиной, преподобный принялся за благоустройство вверенной ему обители.

Отец Василий Шустин, приехавший вместе со старцем, вспоминал о том, какие изменения произвел схиархимандрит Варсонофий в этом запущенном монастыре: «Большие реформы произвел батюшка и во внутреннем строении монастыря. Установил обязательное посещение церковных служб и сам являлся примером. Раньше и в трапезную не все ходили, а иеромонахи и не заглядывали, имели при кельях свои кухни. Эконом имел повара. Батюшка же запретил готовить что-либо на дому, и должны были все есть общую пищу и в определенное время. Когда батюшка пришел по звону в трапезную, все простые монахи удивились, что он так близок к ним. Пища была невозможная. Щи были из прелой капусты и рыбы с запахом. Эконом не пришел в трапезную, но батюшка послал за ним послушника и заставил его есть обед из тех продуктов, которые тот покупал. Эконом отворачивался, а батюшка его уличал. Недаром эконом носил шелковые рясы, и в его комнате можно было увидеть золотых рыбок. «Как можно, - говорил батюшка, - давать такую пищу...» Сразу весь дух монастыря переменился. Батюшка позаботился об одежде и пище монахов, и они, увидев такое отеческое отношение настоятеля, не чуждались его, но приходили с любовью и доверием, открывали ему свои души, а он начал их врачевать... Батюшка приучил монахов обители к исполнению устава и безропотному несению послушаний. Через два месяца монастырь стал неузнаваемым».

Очень скоро в Коломне и во всей округе прошел слух о появлении в монастыре великого старца. Необыкновенно большое, непривычное для Старо-Голутвина число людей хлынуло в монастырь. Потекли и пожертвования, которые позволили сделать капитальный ремонт всей обители, - она была вычищена, покрашена, поправлена. Недомогая и все более теряя силы, старец вел переписку с духовными чадами, а с обеда до позднего вечера принимал посетителей.

В Старо-Голутвином монастыре совершилось по его молитвам чудо исцеления глухонемого юноши. «Страшная болезнь - следствие тяжкого греха, совер-шенного юношей в детстве», - поясняет преподобный его несчастной матери и что-то тихо шепчет на ухо глухонемому. «Батюшка, он же вас не слышит, - растерян-но восклицает мать, - он же глухой...» - «Это он тебя не слышит», - и снова произносит что-то шепотом на са-мое ухо молодому человеку. Глаза юноши расширяются от ужаса, и он покорно кивает головой... После исповеди преподобный Варсонофий причащает его, и болезнь оставляет страдальца...

Около года управлял старец обителью. Ему было шестьдесят восемь лет, но организм его был подточен скорбями, многочисленными трудами и заботами.

С самого начала 1913 г. старец начал быстро слабеть... В начале февраля батюшка, несмотря на слабость свою, предпринял поездку в Москву по делам обители. В Москве вдруг почувствовал себя так плохо, что быстро поспешил возвратиться в Голутвин.

Двадцать второго марта, за неделю до смерти, старец пишет прошение митрополиту Московскому Макарию, где просит «об увольнении от должности настоятеля Старо-Голутвина монастыря, с переводом в число братства скита Оптиной пустыни». Он мечтал закончить свои дни в любезной сердцу Оптиной.

Но ему становилось все хуже. Страдания старца во время предсмертной болезни были поистине мученическими. Отец Феодосий вспоминал: «Громадная опухоль у горла, появившаяся недели за полторы до смерти, очень препятствовала дыханию. Батюшка часто поименно призывал, кроме святых угодников Божиих и Божией Матери, к Которой имел детскую любовь, также и всех Оптинских старцев». Понимая, что это конец, отец Варсонофий отказался от помощи врача и какой бы то ни было пищи, он лишь повторял: «Оставьте меня, я уже на кресте...» Причащался старец ежедневно. Утром, первого (четырнадцатого) апреля, Батюшка тихо вздохнул и почил. Лицо его, по словам келейников, приняло выражение необыкновенной кротости, смирения и радости.

Святейший Синод и митрополит Московский Макарий благословили похоронить старца в Оптиной, куда при жизни он стремился всем сердцем. Гроб был поставлен в металлический ящик и в траурном вагоне двинулся к Оптиной. Огромное количество людей провожали Батюшку, панихиды служились беспрерывно.

Духовное чадо старца монахиня Елена (Шамонина) вспоминала: «Когда дроги с гробом старца, сопровождаемые множеством народа, несущего хоругви, крест и иконы, появились у переправы через Жиздру, громче раздался погребальный звон с Оптинской колокольни. На монастырском берегу была вся братия... а также множество народа. И вот две процессии соединились. Зрелище было настолько трогательное, насколько и величественное. Невозможно словами изобразить чувств, овладевших присутствующими при сей необычной встрече. Плакали братия, рыдали богомольцы, едва выговаривал в слезах литийные возгласы отец скитоначальник Феодосий... Около двух часов дня процессия вошла в святые врата обители. Вот как вернулся отец Варсонофий в родную Оптину! Пусть и во гробе - такова была воля Божия, - но вот он здесь, и это служило «немалым утешением братии», как отметили оптинцы.

Гроб был поставлен в Казанский собор, и там отслужили всенощное бдение, а наутро литургию. По окончании литургии началась последняя панихида перед погребением старца. Похоронен был преподобный Варсонофий рядом со своим духовным отцом и учителем преподобным Анатолием Старшим (Зерцаловым).

После кончины преподобный Варсонофий являлся многим оптинским монахам. В «Летописи скита» 12 ноября 1913 г. записано: «Скитский уставщик иеромонах Кукша видел на днях во сне почившего старца схиархимандрита Варсонофия, который, подойдя к нему в храме, попросил, чтобы после литургии пропели: «Под Твою милость...» По окончании обедни отец Кукша спросил старца, понравилось ли ему пение. «Да, - ответил батюшка, - и вы всегда так делайте». По этому случаю по распоряжению скитоначальника отца Феодосия в скиту введено вышеназначенное пение». Это правило свято соблюдается и поныне.

Преподобный старец Варсонофий в сонме ве-ликих старцев Оптиной пустыни предстоит пред Пре-столом Господа Вседержителя и своими святыми мо-литвами хранит эту обитель, и все российское монаше-ство, и всех нас, с верою обращающихся к нему.

Преподобне отче Варсонофие, моли Бога о нас!

Из духовных бесед старца Варсонофия:

О смирении

И о. Макарий, и о. Амвросий, и о. Моисей, и все наши старцы всегда говорили: «смиряться, смиряться». Подобно тому, как Иоанн Богослов под конец своей жизни только и говорил: «Чадца, любите друг друга», - так и наши старцы твердили: «Смиряться». Это две добродетели: любовь и смирение как бы обуславливают одна другую, равно как теплота и свет.

Что же остается делать нам, грешным? Как спастись? Единственно через смирение: Господи, во всем-то я грешен, ничего нет у меня доброго, надеюсь только на Твое милосердие!

Мы - сущие банкроты перед Господом, но за смирение Он не отринет нас. И, действительно, лучше, имея грехи, так и считать себя великими грешниками, чем, имея какие-нибудь добрые дела, надмеваться ими, считая себя праведными.

О молитве

Однажды один послушник спрашивал батюшку Макария, отчего это в монастыре заставляют много молиться? Вместо ответа батюшка зажал ему нос и рот рукою. Тот с трудом высвободился.

Что ты отбиваешься? - спросил о. Макарий, - разве не можешь некоторое время не дышать?

Батюшка, я чуть не задохся!

Вот видишь, - заметил тогда батюшка, - молитва есть дыхание души. Ты и непродолжительное время не мог не дышать, так как тело этого требует, иначе оно умрет, так и душа нуждается в дыхании, т.е. в молитве, в противном случае она умрет духовно.

Молитва, пост и бдение делают нас победителями врагов нашего спасения. Молитва - самый тяжелый из этих трудов

Поминать в молитвах непрославленных подвижников - это великое дело. Не столько они нуждаются в наших молитвах, сколько мы в их молитвах. Но если мы за них молимся, то они сейчас же отплачивают нам тем же.

«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную» - должна взывать ко Господу каждая верующая душа, Господь ждет, что мы призовем Его, и радуется этому призыванию. Творящий Иисусову молитву непременно спасется, Господь не попустит ему погибнуть. Он готов помочь всякому, и если мы иногда замечаем, что Господь как будто оставляет нас, то причина этого кроется в самом же человеке.

Вам при ваших занятиях учебных или иных невозможно всю жизнь наполнять Иисусовой молитвой, но каждая из вас проходит кто 20, кто 50, а кто и 100 молитв в день. Каждая по силе своей навыкает ей. Пусть одна преуспела на дюйм, другая на аршин, третья - на сажень, а иная, может быть, на версту ушла вперед, важно, что хоть на дюйм-то ушла, и слава Бога за все.

Когда у вас бывают какие-либо мечтания, то вы сами им не противоречьте и не отгоняйте, а просто возьмите, да в них «камнем», а камень есть Имя Христово, Иисусова молитва.

Если молитва иногда бывает невнимательная, рассеянная - унывать не надо. Во время молитвы и уста наши освящаются именем Господа Иисуса Христа.

Если плохо живешь, то тебя никто и не трогает, а когда начинаешь жить хорошо, сразу скорби и искушения.

Храм Божий

Верный признак омертвения души есть уклонение от церковных служб. Человек, который охладевает к Богу, прежде всего начинает избегать ходить в церковь, сначала старается прийти к службе попозже, а затем и совсем перестает посещать храм Божий.

Посещайте чаще храм Божий, особенно в скорби: хорошо встать в каком-нибудь темном уголке, помолиться и поплакать от души. И утешит Господь, непременно утешит. И скажешь: «Господи, а я-то думал, что и выхода нет из моего тяжкого положения, но Ты, Господи, помог мне!» Тесен и прискорбен путь, вводящий в жизнь вечную.

Внешняя и внутренняя обитель

Каждую душу ставит Господь в такое положение, окружает такой обстановкой, которая наиболее способствует ее преуспеянию, это и есть внешняя обитель. Исполняет же душу покой мира и радования - внутренняя обитель, которую готовит Господь любящим и ищущим Его.

Заповеди Божии

«Жизнь есть блаженство... Блаженством станет для нас жизнь тогда, когда мы научимся исполнять заповеди Христовы и любить Христа. Тогда радостно будет жить, радостно терпеть находящие скорби, а впереди нас будет сиять неизреченным светом Солнце Правды - Господь... Все евангельские заповеди начинаются словами: «Блажени – блажени кротции, блажени милостивии, блажени миротворцы... [ср.: Мф. 5, 3-12]. Отсюда вытекает, как истина, что исполнение заповедей приносит людям высшее счастье».

Вся жизнь наша есть великая тайна Божия. Все обстоятельства жизни, как бы ни казались они ничтожны, имеют огромное значение... Нет случайного в жизни, все творится по воле Создателя. Чтобы уподобиться Богу, надо исполнять Его святые заповеди.

Не читайте безбожных книг, оставайтесь верными Христу. Если спросят о вере, отвечайте смело. Нельзя научиться исполнять заповеди Божии без труда, и труд этот трехчастичный - молитва, пост и трезвение...

О вере

В отношениях ученика к старцу главное - вера ученика. Если спрашивают старца с верой, то Господь по вере спрашивающего и открывает ученику Свою волю.

О скорбях

Когда беспокоят помыслы страха о предстоящих скорбях, то не надо входить в разговор с ними, а просто говорить: «Да будет воля Божия». Это очень успокаивает...

Много назидательного дает нам и окружающая нас природа. Все знают растение подсолнечник. Свою желтую головку он всегда обращает к солнцу, тянется к нему, откуда и получил свое название. Но случается, что подсолнечник перестает поворачиваться к солнцу, тогда опытные в этом деле люди говорят: «Он начал портиться, в нем завелся червь; надо срезать его». Душа, алчущая оправдания Божия, подобно подсолнечнику, стремится, тянется к Богу - Источнику света, если же она перестала искать Его, следовательно, такая душа гибнет. Необходимо в этой жизни ощутить Христа; кто не узрел Его здесь, тот никогда не увидит и там, в будущей жизни. Но как увидеть Христа? Путь к этому - возможно непрестанная молитва Иисусова, которая способна вселить Христа в души наши.

Использованные источники и литература:

Сайт Свято-Введенского монастыря Оптина Пустынь: http://www.optina.ru/starets/varsonofiy_life_full/

Книга «Преподобные Оптинские Старцы. Жития и наставления», издатель: Свято-Введенский монастырь Оптина Пустынь, 2010 г.

Ясней здесь небеса, и чище их лазурь...
Мирской ярем неся, и скорбный совершая
Средь мрака и стремнин тернистый жизни путь,
Сподобился я видеть отблеск рая.
Ст. Варсонофий

Родился в Самаре в благочестивой семье. Отец происходил из оренбургских казаков. Учился в Оренбургском военном училище и на офицерских курсах в Петербурге. В миру жил по-монашески.

В 1889 году впервые был в Оптиной; по благословению старца Амвросия, после чудесного исцеления от смертельной болезни поступил в Иоанно-Предтеченский Скит. Десять лет провел в затворе, живя под руководством старцев Анатолия и Нектария, занимался изучением аскетической литературы и деланием Иисусовой молитвы. Стал помощником скитоначальника, духовником Скита и Шамординской обители. Он обладал даром духовного рассуждения, прозорливости.

Находился в духовном общении со св. прав. Иоанном Кронштадтским , старцем Варнавой Гефсиманским , митрополитом Петербургским Антонием, митрополитом Московским Трифоном.

Преподобный Варсонофий (Плиханов), старец Оптинский - изображение со страницы «Коломенские святители» книги «Храмы Соборной площади Коломны» .

Будучи еще в миру, молодой полковник заболел внезапно воспалением легких. Доктора определили его положение безнадежным. Почувствовав дыхание смерти, больной велел денщику читать Святое Евангелие. Внезапно увидел он небеса отверзшимися и содрогнулся от великого страха и света. Глубочайшее покаяние пронзило внезапно его душу. „Из блестящего военного в одну ночь, по соизволению Божию, он стал великим старцем", - говорил о случившемся старец Нектарий.

Во всем его облике есть что-то подобное великим пророкам или апостолам, отражавшим ярким светом славу Божию на себе.

В воспоминаниях о. Василия Шустина передано, что о. Иоанн Кронштадтский , провидев духом в лице отца Варсонофия истинного подвижника, поцеловал в алтаре Андреевского собора в Кронштадте руку молодому офицеру, будущему старцу и схимнику.

Многие видели старцев, озаренных светом при их молитве. Видели и отца Варсонофия как бы в пламени во время Божественной литургии.

"Однажды я присутствовала при служении отцом Варсонофием литургии, - вспоминала одна монахиня, - мне пришлось увидеть и испытать нечто неописуемое: Батюшка был просветлен ярким светом. Он был как бы средоточием этого огня и испускал лучи. Лучом исходившего от него света было озарено лицо служившего с ним диакона".

Житие преподобного оптинского старца Варсонофия (1845-1913)

"Вся жизнь есть дивная тайна, известная только одному Богу. Нет в жизни случайных сцеплений обстоятельств, всё промыслительно. Мы не понимаем значения того или иного обстоятельства. Перед нами множество шкатулок и ключей к ним нет...".
Преподобный Варсонофий

Преподобный отец наш Варсонофий, в миру - Павел Иванович Плиханков, родился 5 июля 1845 года. Его путь в монастырь был долог и нелегок, в миру прошло 46 лет - большая часть его жизни. Кадетский корпус, военная служба, блестящая карьера. Прямая возможность к стяжанию всех мирских благ. И... отказ от всего. Сослуживцы и знакомые никак не могли понять: что же за «изъян» в стройном, красивом полковнике, весь облик которого так и дышал каким-то удивительным внутренним благородством? Жениться не женится, балов и званых обедов, равно как и прочих светских развлечений избегает. В театр, бывало, ходил, да и тот бросил. За спиной у Павла Ивановича даже поговаривали порой: «С ума сошел, а какой был человек!..»

А между тем то были лишь вехи на пути Павла Ивановича к оставлению дольнего и восхождению горняя. Как-то ноги «сами собой» привели его в небольшой, бедный монастырь, посвященный Св. Иоанну Предтече. Там полюбилось ему молиться у мощей святителя Варсонофия Казанского, долгие часы простаивал он в монастырском храме у раки святого. Мысль о монашестве поначалу страшила, уход в монастырь казался делом невозможным. Но постепенно созревала решимость оставить мир. Оставалось лишь сделать выбор: в какой обители положить начало иноческому подвигу? В период этих раздумий попался в руки Павлу Ивановичу один духовный журнал, а в нем - статья об Оптиной Пустыни и преподобном старце Амвросии.

Когда он только подходил к Оптинскому скиту, находившаяся в «хибарке» старца Амвросия одна блаженная неожиданно с радостью произнесла:

Павел Иванович приехали.

Вот и слава Богу, - спокойно отозвался преподобный Амвросий...

Здесь же, в «хибарке», и услышал Павел Иванович поразившие его слова преподобного: «Через два года приезжайте, я вас приму». По прошествии двух лет полковник Плиханков подал прошение об отставке. В Оптину он прибыл в последний день отпущенного ему преподобным срока, но старца в живых уже не застал.

10 февраля 1892 года Павел Иванович был зачислен в число братства Иоанно-Предтеченского скита и одет в подрясник. Каждый вечер в течение трех лет ходил он для бесед к старцам: сначала к преп. Анатолию, а затем к преп. Иосифу.

Через год, 26 марта 1893 года, Великим постом послушник Павел был пострижен в рясофор, а в декабре 1900 года по болезни пострижен в мантию с именем Варсонофия, 29 декабря 1902 года рукоположен в иеродиакона, а 1 января 1903 года был рукоположен в сан иеромонаха...

В 1903 году преп. Варсонофий был назначен помощником старца и одновременно духовником Шамординской женской пустыни и оставался им до начала войны с Японией.

Вскоре начинается русско-японская война, и преп. Варсонофий, за послушание, отправляется на фронт: исповедует, соборует и причащает раненых и умирающих, сам неоднократно подвергается смертельной опасности. После окончания войны преп. Варсонофий возвращается к духовничеству. В 1907 году он возводится в сан игумена и назначается скитоначальником.

К этому времени слава о нем разносится уже по всей России. Ушли в вечные обители святой праведный отец Иоанн Кронштадтский , преподобный старец Варнава Гефсиманский. Страна приближалась к страшной войне и неизмеримо более страшной революции, житейское море, волнуемое вихрями безумных идей, уже «воздвизалось напастей бурею», люди утопали в его волнах...

Как в спасительную гавань, стремились они в благословенный Оптинский скит к преп. Варсонофию за исцелением не только телес, но и истерзанных, истомленных грехом душ, стремились за ответом на вопрос: как жить, чтобы спастись? Он видел человеческую душу, и по молитвам ему открывалось в человеке самое сокровенное, а это давало ему возможность воздвигать падших, направлять с ложного пути на истинный, исцелять болезни, душевные и телесные, изгонять бесов.

Его дар прозорливости особенно проявлялся при совершении им Таинства исповеди. С. М. Лопухина рассказывала, как, приехав 16-летней девушкой в Оптину, она попала в «хибарку», в которой принимал старец. Преподобный Варсонофий увидел ее и позвал в исповедальню и там пересказал всю жизнь, год за годом, проступок за проступком, не только указывая точно даты, когда они были совершены, но также называя и имена людей, с которыми они были связаны. А завершив этот страшный пересказ, велел: «Завтра ты придешь ко мне и повторишь мне все, что я тебе сказал. Я хотел тебя научить, как надо исповедоваться»...

Оптину за все время своей монашеской жизни преп. Варсонофий покидал лишь несколько раз - только по послушанию. В 1910 году, также «за послушание», ездил на станцию Астапово для напутствия умиравшего Л. Н. Толстого. Впоследствии он с глубокой грустью вспоминал: «Не допустили меня к Толстому... Молил врачей, родных, ничего не помогло... Хотя он и Лев был, но не смог разорвать кольцо той цепи, которою сковал его сатана».

В 1912 году преп. Варсонофия назначают настоятелем Старо-Голутвина Богоявленского монастыря. Несмотря на великие духовные дарования старца, нашлись недовольные его деятельностью: путем жалоб и доносов он был удален из Оптиной. Смиренно просил он оставить его в скиту для жительства на покое, просил позволить ему остаться хотя бы и в качестве простого послушника.

Мужественно перенося скорбь от разлуки с любимой Оптиной, старец принимается за благоустройство вверенной ему обители, крайне расстроенной и запущенной. И как прежде, стекается к преп. Варсонофию народ за помощью и утешением. И как прежде, он, сам уже изнемогающий от многочисленных мучительных недугов, принимает всех без отказа, врачует телесные и душевные недуги, наставляет, направляет на тесный и скорбный, но единственно спасительный путь. Здесь, в Старо-Голутвине, совершается по его молитвам чудо исцеления глухонемого юноши. «Страшная болезнь - следствие тяжкого греха, совершенного юношей в детстве», - поясняет старец его несчастной матери и что-то тихо шепчет на ухо глухонемому.

«Батюшка, он же вас не слышит, - растерянно восклицает мать,- он же глухой...» - «Это он тебя не слышит, - отвечает старец - а меня слышит», - и снова произносит что-то шепотом на самое ухо молодому человеку. Глаза того расширяются от ужаса и он покорно кивает головой...

После исповеди преп. Варсонофий причащает его, и болезнь оставляет страдальца.

Меньше года управлял старец обителью. Страдания его во время предсмертной болезни были поистине мученическими. Отказавшийся от помощи врача и какой бы то ни было пищи, он лишь повторял: «Оставьте меня, я уже на кресте»... Причащался старец ежедневно.

1/14 апреля 1913 года предал он свою чистую душу Господу. Похоронен был преподобный отец наш Варсонофий в Оптиной, рядом со своим духовным отцом и учителем преподобным Анатолием «Старшим».

Преподобный Варсонофий, в миру Павел Иванович Плиханков, родился 5 июля 1845 года. Его путь в монастырь был долог и нелегок, в миру прошло 46 лет — большая часть его жизни. Кадетский корпус, военная служба, блестящая карьера. Прямая возможность к стяжанию всех мирских благ. И... отказ от всего. Сослуживцы и знакомые никак не могли понять: что же за «изъян» в стройном, красивом полковнике, весь облик которого так дышал каким-то удивительным внутренним благородством? Жениться не женится, балов и званых обедов, равно как и прочих светских развлечений, избегает. В театр, бывало, ходил, да и тот бросил. За спиной у Павла Ивановича даже поговаривали порой: «С ума сошел, а какой был человек!..»

А между тем то были лишь вехи на пути Павла Ивановича к оставлению дольнего и восхождению горняя. Как-то ноги сами собой привели его в небольшой бедный монастырь, посвященный святому Иоанну Предтече. Там полюбилось ему молиться у мощей святителя Варсонофия Казанского, долгие часы простаивал он в монастырском храме у раки святого. Мысль о монашестве поначалу страшила, уход в монастырь казался делом невозможным, постепенно созревала решимость оставить мир. Оставалось лишь сделать выбор: в какой обители положить начало иноческому подвигу? В период этих раздумий попался в руки Павлу Ивановичу один духовный журнал, а в нем — статья об Оптиной пустыни и преподобном старце Амвросии.

Когда он только подходил к Оптинскому скиту, находившаяся в «хибарке» старца Амвросия одна блаженная неожиданно с радостью произнесла: — Павел Иванович приехали.

— Вот и слава Богу, — спокойно отозвался преподобный Амвросий...

Здесь же, в «хибарке», и услышал Павел Иванович поразившие его слова преподобного: «Через два года приезжайте, я вас приму». По прошествии двух лет полковник Плиханков подал прошение об отставке. В Оптину он прибыл в последний день отпущенного ему преподобным срока, но старца в живых уже не застал.

10 февраля 1892 года Павел Иванович был зачислен в число братства Иоанно-Предтеченского скита и одет в подрясник. Каждый вечер в течение трех лет ходил он для бесед к старцам: сначала к преподобному Анатолию, а затем к преподобному Иосифу.

Через год, 26 марта 1893 года, Великим постом послушник Павел был пострижен в рясофор, в декабре 1900 года по болезни пострижен в мантию с именем Варсонофий, 29 декабря 1902 года рукоположен в иеродиакона, а 1 января 1903 года был рукоположен в сан иеромонаха...

В 1903 году преподобный Варсонофий был назначен помощником старца и одновременно духовником Шамординской женской пустыни и оставался им до начала войны с Японией.

Вскоре начинается Русско-японская война, и преподобный Варсонофий за послушание отправляется на фронт: исповедует, соборует и причащает раненых и умирающих, сам неоднократно подвергается смертельной опасности. После окончания войны преподобный Варсонофий возвращается к духовничеству. В 1907 году он возводится в сан игумена и назначается скитоначальником.

К этому времени слава о нем разносится уже по всей России. Ушли в вечные обители святой праведный отец Иоанн Кронштадтский, преподобный старец Варнава Гефсиманский. Страна приближалась к страшной войне и неизмеримо более страшной революции, житейское море, волнуемое вихрями безумных идей, уже «воздвизалось напастей бурею», люди утопали в его волнах...

Как в спасительную гавань, стремились они в благословенный Оптинский скит к преподобному Варсонофию за исцелением не только телес, но и истерзанных, истомленных грехом душ, стремились за ответом на вопрос: как жить, чтобы спастись? Он видел человеческую душу, и по молитвам ему открывалось в человеке самое сокровенное, а это давало ему возможность воздвигать падших, направлять с ложного пути на истинный, исцелять болезни, душевные и телесные, изгонять бесов. Его дар прозорливости особенно проявлялся при совершении им Таинства исповеди. С.М. Лопухина рассказывала, как, приехав 16-летней девушкой в Оптину, она попала в «хибарку», в которой принимал старец. Преподобный Варсонофий увидел ее и позвал в исповедальню и там пересказал всю жизнь, год за годом, проступок за проступком, не только указывая точно даты, когда они были совершены, но также называя и имена людей, с которыми они были связаны. А завершив этот страшный пересказ, велел: «Завтра ты придешь ко мне и повторишь мне все, что я тебе сказал. Я хотел тебя научить, как надо исповедоваться»...

Оптину за все время своей монашеской жизни преподобный Варсонофий покидал лишь несколько раз — только по послушанию. В 1910 году, также «за послушание», ездил на станцию Астапово для напутствия умиравшего Л.Н. Толстого. Впоследствии он с глубокой грустью вспоминал: «Не допустили меня к Толстому... Молил врачей, родных, ничего не помогло... Хотя он и Лев был, но не смог разорвать кольцо той цепи, которою сковал его сатана».

В 1912 году преподобного Варсонофия назначают настоятелем Старо-Голутвина Богоявленского монастыря. Несмотря на великие духовные дарования старца, нашлись недовольные его деятельностью: путем жалоб и доносов он был удален из Оптиной. Смиренно просил он оставить его в скиту для жительства на покое, просил позволить ему остаться хотя бы и в качестве простого послушника.

Мужественно перенося скорбь от разлуки с любимой Оптиной, старец принимается за благоустройство вверенной ему обители, крайне расстроенной и запущенной. И как прежде, стекается к преподобному Варсонофию народ за помощью и утешением. И как прежде, он, сам уже изнемогавший от многочисленных мучительных недугов, принимает всех без отказа, врачует телесные и душевные недуги, наставляет, направляет на тесный и скорбный, но единственно спасительный путь. Здесь, в Старо-Голутвине, совершается по его молитвам чудо исцеления глухонемого юноши. «Страшная болезнь — следствие тяжкого греха, совершенного юношей в детстве», — поясняет старец его несчастной матери и что-то тихо шепчет на ухо глухонемому. «Батюшка, он же вас не слышит, — растерянно восклицает мать, — он же глухой...» — «Это он тебя не слышит, — отвечает старец — а меня слышит», — и снова произносит что-то шепотом на самое ухо молодому человеку. Глаза того расширяются от ужаса и он покорно кивает головой... После исповеди преподобный Варсонофий причащает его, и болезнь оставляет страдальца.

Меньше года управлял старец обителью. Страдания его во время предсмертной болезни были поистине мученическими. Отказавшийся от помощи врача и какой бы то ни было пищи, он лишь повторял: «Оставьте меня, я уже на кресте...» Причащался старец ежедневно.

1/14 апреля 1913 года предал он свою чистую душу Господу. Похоронен был преподобный Варсонофий в Оптиной, рядом со своим духовным отцом и учителем преподобным Анатолием «Старшим».

27 декабря 1909 г.
(Отрывок из книги... )

Слава Тебе, Господи! Опять мы собрались все вместе. Люблю я эти вечера, на них я отдыхаю душой. Люблю я и один сидеть в калии. Многие нашли здесь душевное успокоение. Наш великий писатель Н.В. Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием, которые происходили в этой самой калии: великий произошел в нем перелом. Какая цельная натура! Он не был способен на компромисс. Поняв, что нельзя жить так, как он жил раньше, он без оглядки повернул к Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и святых мест, которые он посетил, он писал друзьям своим письма, и письма эти составили целую книгу, за которую современники осудили его. Гоголь еще не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и мир, враждебный Христу, воздвиг гонение на него и вынес ему жестокий приговор, признав его полусумасшедшим.
В то время как в России разная литературная мелочь, вроде Чернышевского и К°, выражала свое сожаление о погибшем гении Гоголя, такие великие умы, как историк германской и всеобщей литературы Шерх, оценили его иначе. Лютеранин, немец, незнакомый с русской жизнью и русской душой, Шерх выражает удивление, что в то время, когда гений Гоголя необычайно развивался, кругозор его расширялся и мысль его устремлялась в беспредельность, соотечественники не поняли и осудили его. И всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны, по слову Спасителя: "Меня гнали и вас будут гнать". Но тут же утешает Господь: "...Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин. 15, 26).
Относиться же к этим искушениям нужно различно: с внутренним врагом упорно бороться, побеждая его с помощью благодати Божией; внешним же врагам — прощать. Бояться этой борьбы не надо. Господь укрепляет нас в ней и дает нам такую неизглаголанную радость, что по сравнению с одной минутой этой радости ничто всякая мирская радость. По собственному опыту говорю я это. Было время, когда я жил не скажу в отчуждении от Бога, но как все живут. Целым рядом совпадений, казавшихся мне тогда случайностями и понятых мною только впоследствии, вел меня Господь к духовному перерождению. Это водительство Божие началось следующим образом.
Однажды в Казани Великим постом оттянул я говение до последней недели. В Четверг на Страстной неделе собрался я в военную церковь исповедаться. По дороге обратил внимание на неизвестный мне маленький храм старинной архитектуры. На мой вопрос, как называется эта церковь, мне ответили, что это Ивановский монастырь во имя Иоанна Предтечи, основанный еще Иоанном Грозным. Вошел я туда и стал осведомляться, где здесь живут священники (не зная тогда, что они называются иеромонахами).
— Да кого вам именно надо? — спрашивают.
— Священника, чтобы исповедаться.
Указали мне на иерея преклонных лет отца Сергия. Подошел я к нему, объяснил ему свое желание и исповедался. После спрашиваю:
— Куда ведет эта дверь?
— К игумену нашего монастыря отцу Варсонофию.
— Какое трудное имя!
— Чем же трудное? Ведь в нашем монастыре почивают мощи святителя Варсонофия, вы бы сходили туда помолиться.
С тех пор я частенько стал бывать в этом монастыре, к великому смущению моих сослуживцев. И с этого времени мир восстал на меня, начались бесчисленные толки о моем странном образе жизни. "Что это с ним сделалось? Принятый во многих аристократических семействах, у Обуховых, у Молоствовых, он находит теперь удовольствие в беседе и чаепитии с монахами. Да он просто с ума сошел!" — "Однако начальство им довольно, служба у него идет прекрасно, он получает чин за чином, отличие за отличием, — поднимался робкий голос в мою защиту, — и пост он занимает ответственный — мобилизация всей армии восточной России. Дело, требующее неустанной бдительности, находится у него в руках, и он вполне с ним справляется". — "Ну уж не знаю, как это происходит, а только он с монахами познакомился".
Последний довод казался таким убедительным, что умолкали голоса, пробовавшие защитить меня, и все успокаивались на одном: сердечно его жаль, а умный был человек.
Эти и подобные толки еще более способствовали моему отдалению от мира. Но целых десять лет прошло искушений и исканий, прежде чем я нашел истинный путь.
Впрочем, Господь в это тяжелое время не оставлял меня без утешения: я переживал минуты такого духовного восторга, что с радостью согласился бы, чтобы резали и жгли мое тело, делали бы с ним все, что угодно, лишь бы сохранить мне эти восторги. Так жить было больше нельзя. Но как же? Посоветоваться было не с кем. В таких томлениях и исканиях прошло три года. В это время я ездил по Волге, был в нескольких монастырях, но ни один из них мне не приглянулся. Куда поступить? В Казани меня все знают, а хотелось бы уйти подальше от родных, хоть в Верхний Египет, где бы меня никто не знал.
Один из моих знакомых, очень доброй души человек, зная о моих устремлениях, сказал мне: "Положитесь во всем на волю Божию, не предпринимайте сами ничего. Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду (Пс. 142, 8), и увидите, что все устроится". И действительно, после его слов я совершенно успокоился. По силе своей молился, прочитывал утренние и вечерние молитвы, иногда прибавляя канончик. Много молиться мне было некогда по обязанностям службы.
Однажды я пришел в штаб с докладом к начальнику. Но прошел час, а он все не появлялся. Я решил подождать, а в это время явился ординарец и сообщил, что начальника сегодня не будет, ему нездоровится. Делать мне было нечего, я начал прохаживаться по штабу. Идя по коридору, заметил в одном из отделений книжечку в коричневой обложке — журнал "Вера и разум", издававшийся в Харькове архиепископом Амвросием. Стал перелистывать: богословский отдел, миссионерский, известия и заметки. Читаю: "В Калужской губ. недалеко от города Козельска находится Оптина пустынь, и в ней есть великий старец отец Амвросий, к которому ежедневно со всех концов России стекаются тысячи богомольцев за разрешением своих недоумений".
— Так вот кто укажет мне, в какой монастырь поступить, — подумал я и решил взять отпуск.
— Давно пора проветриться, десять лет сиднем сидите, и здоровье ваше, кажется, неважнецкое, — сказал мне мой начальник, — товарищи ваши успели уже по два, даже по три раза прокатиться. Я доложу наверх, и вам выдадут из экономического отдела приличное пособие. Сколько времени вы хотите быть в отпуске, двадцать шесть дней или два месяца?
— Довольно и двадцать шесть дней.
— Поезжайте по Волге.
— Да я по ней уже ездил, — отвечаю, а в душе думаю: махну прямо в Оптину к батюшке Амвросию.
Приезжаю, иду в скит, из монахов никого нет.
— Что же, — думаю, — перемерли все, что ли?
Идет навстречу мне мирянин, обращаюсь к нему:
— Скажите, пожалуйста, где же монахи?
— Они по келиям у себя, а вы, верно, к батюшке Амвросию?
— Да, мне он нужен.
Прихожу, народу было много, пришлось подождать. Наконец батюшка принял меня. Я выразил ему свое желание поступить в монастырь и просил указать, в какой именно.
— Искус должен продолжаться еще два года, — сказал старец, — а после приезжайте ко мне, я вас приму. Сколько вы получаете жалованья?
— Столько-то.
— Ого! Ну, вот вам послушание: пожертвуйте на такие-то церкви.
Между прочим, батюшка назвал церковь Спаса за Верхом, куда велел послать двести рублей. До сих пор я не понял, отчего именно на эту церковь, но, конечно, и это имело свое глубокое значение.
— А в отставку теперь подавать? — спрашиваю.
— Нет, подождать два года.
Приехав в Казань, я распродал свою обстановку, зеркала, картины и поселился в меблированных комнатах. Снял небольшой номерок, в котором было довольно уютно. Чтобы не жить одному, взял к себе сына коридорного, очень хорошего мальчика, лет двенадцати. Где-то он теперь? Не знаю. Говорили, что поступил в монастырь.
Через два года снова отправился к батюшке Амвросию, который в это время находился в Шамордине.
Встретив меня, батюшка сказал:
— Теперь подавай в отставку и к празднику Рождества Христова приезжай к нам, я укажу тебе, что делать.
Когда я вернулся в Казань, мальчик мой очень обрадовался, не знал он, что скоро расстанется со мной навсегда.
Сидим мы раз с ним за чаем.
— А я вас, Павел Иванович, во сне видел, — сказал он.
— Как же ты меня видел?
— Да очень странно. Вижу, будто вы идете из города по направлению к кладбищу во всем белом и поете ирмос "Воду прошед, яко сушу, и египетскаго зла избежав".
Впоследствии мне истолковали этот сон: город — мир; кладбище, которое в Казани было расположено в восточной стороне, означало Горний Иерусалим; шел я, чтобы умереть для мира; белые одежды — убеление души, так как в то время у меня созрело решение оставить все. Ирмос "Воду прошед, яко сушу" поется при отпевании младенцев и означает отпевание умершего для мира.
Выехал я из Казани в Оптину 17 декабря, в день святых отроков Анании, Азарии и Мисаила, спасшихся в вавилонской печи: в этот день я избавился от мира. Приехал в Москву. В моем распоряжении оставалось дня три, а потому я решил остановиться. Под день памяти святителя Петра пошел ко всенощной в храм Христа Спасителя. В церкви царил полумрак, особенно в куполе. Пение мне не понравилось, я начал чувствовать усталость, нетерпение и решил уйти в другую церковь, поискать хороших певчих. Рядом со мной стоял какой-то господин.
— Скажите, пожалуйста, есть ли у вас в Москве храм с хорошими певчими? — спросил я его.
— Да ведь и здесь прекрасный хор.
— Но мне совсем не нравится.
— А это потому, что нет самого регента. Он, вероятно, скоро придет. Потерпите.
Я подумал: собираюсь идти в монастырь, надо привыкать к терпению. И остался. В это время запели ирмос "Христос рождается, славите". Я вдруг почувствовал, что это относится ко мне, как и дальнейшие слова: "вознесый род наш". Но что же это такое? Пение совершенно изменилось. Оказалось, что пришел регент. В невыразимом духовном восторге, которого никогда не испытывал раньше, достоял я всенощную. Насколько первая ее половина была утомительна, настолько вторая — торжественна и радостна. На другой день отправился к обедне, и когда вошел в храм, священник, держа чашу, возгласил: "Всегда, ныне и присно, и во веки веков". Хор запел: "Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи!"
К празднику я был в монастыре.
Уже впоследствии я понял значение того, что раньше казалось мне простой случайностью. Всенощная в Москве была изображением моей жизни, сначала печальной и тяжелой, затем радостной о Христе. "Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи!". Но, повторяю еще раз, всякому, только помыслившему вступить на правый путь, приходится переносить массу всевозможных искушений. Блаженны и преблаженны вступившие на правый путь. Но как удержаться на этом пути, ведь враг нападает со всех сторон? Исполнением заповедей Евангельских и молитвой Иисусовой. Обидел ли кто — потерпи. Враг научает отомстить, а Христос с высоты говорит: "Прости". — "Не хочу Тебя слушать, Господи, мне слишком тяжело", — и наговорит человеку другому того, что после сам ужаснется. Иисусова молитва приучает нас к кротости, незлобию, терпению. Дай, Господи, нам если не любить врагов, то, по крайней мере, прощать им.
У многих наших великих писателей встречается стремление к иной, лучшей, жизни, но ищут эту жизнь не там, где надо. Отсюда неудовлетворенность и тоска, выражаемая в их произведениях. Вот, например, М.Ю. Лермонтов. Томится он суетой и бесцельностью жизни и хочет взлететь горе́, но не может — нет крыльев. Из его стихотворения "Я, Матерь Божия, ныне с молитвою..." видно, что не понимал он настоящей молитвы. Пророк говорит: "И молитва их будет в грех". Действительно, что выражает Лермонтов, о чем молится? "Не о спасении, не с благодарностью иль с покаянием" — какая же это молитва? Человек вовсе не думает ни о своем спасении, не кается, не благодарит Бога. Печальное состояние, если поэт называет свою душу "пустынею"! Вот эта пустынная душа его и дошла, наконец, до такого состояния, что стала воспевать демона. Обособленно стоят два действительно прекрасные по идее стихотворения: "Ангел" и "В минуту жизни трудную". В последнем стихотворении выражается настоящая молитва, при которой "и верится, и плачется, и так легко, легко". Но эти проблески не осветили пустынную душу поэта, и он кончил жизнь свою таким ужасным образом — был убит на дуэли.
В бытность свою в Мукдене познакомился я с инженером, который проводил туннель в горах. Фамилия его была Разгильдеев, хотя характером он совсем не соответствовал своей фамилии. Предок его был татарский князь Урус Гильдеев, перешедший затем в подданство к московскому князю. Разгильдеев был человеком всесторонне образованным: окончил университет по двум факультетам — медицинскому и филологическому. Этого ему показалось мало, пошел на факультет путей сообщения; окончил, захотел учиться искусствам. Отец его был богат, сын — единственный, ну и представлена ему была полная свобода. Поехал в Италию учиться пению, у него выявился прекрасный голос, и он стал артистом. Занялся музыкой и, вернувшись в Россию, кончил консерваторию. Говорил он на девяти языках. Несмотря на такое обширное образование, Разгильдеев чувствовал некую неудовлетворенность и стремился учиться дальше. Мы с ним часто беседовали. Уйдем, бывало, в горы и говорим, говорим. Один раз он спросил меня:
— Скажите, батюшка, отчего это сквозит такая грусть и неудовлетворенность в произведениях наших писателей? Замечается это и в сочинениях известных композиторов: Бетховена, Мендельсона, Мейербера...
— Оттого, что живут они не той жизнью, которую предписывают Евангельские заповеди.
— Вы думаете? А слыхали ли вы известного кантора варшавской еврейской синагоги, который получает 50 тысяч рублей в год?
— Да за что же так много?
— За чудный голос. Да я вам сейчас воспроизведу.
И завел граммофон. Боже, что это было за беспредельное отчаяние, мрак и ужас! Ад в душе, состояние, вполне понятное для души отвергнутого Богом народа.
Апостол Павел говорит о евреях, что остаток их спасется, но евреи, не обратившиеся ко Христу, — будущие насельники ада. Может ли у них быть истинная радость, когда они и здесь, на земле, находятся в мрачном подвале, каковым является их еврейская вера. Пение кантора навело на меня уныние.
[После этого пришлось услышать наш православный церковный хор.] Пел маленький любительский хор, а дирижировал им один почтамтский чиновник, человек глубоко верующий. Была ночь. Ярко светили звезды, в воздухе было тепло и тихо, и только ветерок слегка колебал верхушки деревьев. И в этом затихшем воздухе вдруг разлились спокойные и умилительные звуки церковного пения. Пели канон, не помню, какого гласа, но никогда еще эти напевы не казались мне столь пленительными. Действительно ли хорошо пели или мне только так показалось после полного отчаяния пения варшавского кантора, не знаю, только я долго простоял, внимая пению.
Однажды Разгильдеев сказал мне:
— Батюшка, хочу еще научиться, но не вполне решил, чему именно. Что вы мне посоветуете?
— Есть одна великая наука, которую необходимо вам изучить.
— Ах, это вы, наверное, говорите об астрономии, это действительно интересно; я одно время хотел поступить в Пулковскую обсерваторию.
— Нет, я говорю про другое.
— Так вы, может быть, думаете, что мне нужно заняться изучением восточных языков? И об этом я думал и хотел поступить в Лазаревский институт.
— Ну зачем же туда, когда и во Владивостоке есть такой институт?
— Да, но в Москве программа шире.
— И это не то.
— Так какая же наука? Не томите, батюшка, скажите.
— Наука эта великая, наука о спасении души и достижении Царства Небесного. Вот за это вам надо взяться.
— Да, положим, это верно, только как? Постов, например, соблюдать я не могу.
— А вы пробовали?
— Положим, что нет. Вы скажете: ходите в церковь, а, откровенно говоря, она меня нисколько не удовлетворяет. Я, правда, люблю вашу службу, вы служите без вычурностей, просто, но впечатления это на меня не производит.
— Но вы верите в Бога?
— Да или хотел бы, по крайней мере, веровать. Догматы Церкви я признаю все целиком, но как обрести действительную веру?
— Такую веру можно обрести только исполняя все заповеди Христовы. В Евангелии от Иоанна Господь говорит: "Испытайте Мое учение и увидите". Вот что нужно посоветовать каждому неверующему. Испытайте и увидите. Бог ли Христос или великий пророк, философ.
Такие беседы бывали у нас часто. Не знаю, что теперь стало с Разгильдеевым. Года три тому назад я писал ему, но ответа не получил.
Подобные беседы вели мы и с доктором Валяшко. Это тоже был человек ищущий, но таких людей было немного. С иными невозможно было вести духовные разговоры, слишком сильно прилепились эти люди к земле. "И что вы там говорите? — скажут. — Давайте лучше выпьем да закусим".
В низменных удовольствиях полагали они всю свою жизнь, не допуская даже мысли, что могут существовать иные радости, иные восторги. А происходит это от огрубления души, от полного незнания Евангелия, от равнодушия к Церкви.
Когда я был в гимназии, в моем классе были два товарища, отчаянные шалуны. В общем, они были добрые малые и их шалости никогда не были скверными. Незаметными стали их прежние выходки, когда все свободное от занятий время они посвятили чтению. Спросишь, бывало: "Что ты читаешь?". И получишь ответ: Пушкина, Никитина и других наших великих писателей. Под влиянием чтения даже лица у них изменились, сделались более серьезными, осмысленными.
Если чтение великих писателей так облагораживает душу, не более ли облагородит и освятит ее чтение слова Божия и святых отцов? Проникновение в Священное Писание вводит человека в глубину богопознания и дарует ему такое блаженство, с которым не может сравниться никакая земная радость. Внешний мир с его красотами благотворно действует на человека, и душа, способная наслаждаться красотой мира, есть душа возвышенная, но человек, достигший совершенства, созерцает в душе своей такую красоту, перед которой видимый мир ничего не стоит. Господь сказал про душу человека, любящего Бога: "К нему придем и обитель у него сотворим". Непостижимо, как это в маленьком сердце помещается Сам Господь, а где Господь, там и рай, там и Царство Божие. ...Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).
На горе Афонской много православных монастырей. Немало там и отшельников, подвизающихся в пещерах и скалах. У одного отшельника была пещера на высокой горе. Из нее открывался чудный вид на Средиземное море, на покрытые роскошной растительностью берега, отдаленный Родос. Ночью миллионы звезд загорались на небе и луна обливала все своим серебряным светом. А подвижник уходил в глубь пещеры своей и не хотел ни на что это смотреть. Красота видимого мира уже не трогала его душу, созерцавшую красоту мира невидимого.
В Киево-Печерской Лавре жил один подвижник, который единственное окно своей калии заставил образом, чтобы видимый свет не мешал ему созерцать невидимый. Я знал одного юношу, который страстно любил музыку. Когда начинался концерт, он садился в отдалении, закрывал лицо руками и весь погружался в слушание любимой музыки, не желал ни видеть, ни слышать ничего постороннего. Но к Священному Писанию и молитве мы привыкаем, и они уже не действуют на нас. Грубеет сердце наше. Великий древнегреческий математик Пифагор был в свое время и известным астрономом. Он является автором долго существовавшей гипотезы о планетной системе. Пифагор предполагал, что земля занимает центральное место в мировом пространстве, а около нее вращается семь планет. Все планеты составляют гамму. При вращении они издают чудную музыку, но мы ее не слышим, так как привыкли к ней с младенчества.
Но не будем только слушателями Божественных слов нашего Спасителя, будем стараться по силе исполнять Его заветы, и Господь не презрит труды наши, и в наше сердце придет Царствие Божие, и радости нашея никтоже возмет от нас. Аминь.

Павел Иванович Плиханков, тридцатилетний полковник штаба Казанского военного округа, был на прекрасном счету у начальства. Его карьера началась при Александре III и стремительно шла в гору. Поговаривали уже и о генеральском чине. Оставалось только жену хорошую найти и зажить своим домом.

Но с некоторых пор что-то в поведении Павла стало удивлять сослуживцев. На балы ходить перестал, в театр тоже. Зато, начал устраивать за городом какие-то пиры для детей-оборванцев! «А всё потому, – шептались за его спиной, – что с монахами связался». Приемная мать, воспитывавшая Павла после смерти его родной матери, забеспокоилась о будущем любимого пасынка.

Мачеха:
– Что ж ты, Павлуша, невесту себе не ищешь? Скоро и молодость твоя пройдет, никто за тебя идти не захочет.

Павел Иванович:
– Матушка, только за послушание вам решил я на прошлом званом обеде, что так и быть, заговорю с той, что окажется рядом за столом. А рядом оказался священник! Весь обед мы с ним проговорили об Иисусовой молитве. Знаете, матушка, я долго думал о своем будущем и твердо решил, что не надо мне жениться.

Мачеха:
– Павлуша, неужто ты о монашестве думаешь? Боялась я тебе говорить, но больше всего я хочу, чтоб ты посвятил свою жизнь Господу. С тех самых пор, как ты пятилетним мальчонкой начал в алтаре прислуживать.

Павел Иванович:
– Всё к тому складывается, матушка. И потом – этот случай в Москве… Кажется, я вам не сказывал. Когда был там по службе, узнал, что приехал отец Иоанн Кронштадтский и служит обедню в одном из военных корпусов. Я тотчас отправился туда, да успел к самому концу. Прошёл в алтарь. Вижу – отец Иоанн переносит Святые Дары с престола на жертвенник. Вдруг он ставит Чашу, подходит ко мне, целует мою руку и, не сказав ни слова, опять отходит к престолу.

Мачеха:
– Отец Иоанн великий подвижник. Он знает то, чего мы не знаем. Не иначе, Павлуша, быть тебе священником.

С тех пор Павел Иванович всей душой устремился к монастырской жизни, стал жить скромно и обособленно. Как-то раз в коридорах штаба на глаза ему попался журнал. Перелистав его, Павел Иванович прочел: «В Калужской губернии недалеко от города Козельска находится Оптина пустынь. В ней есть великий старец отец Амвросий, к которому ежедневно со всех концов России стекаются тысячи богомольцев». «Вот кто мне укажет, в какой монастырь поступить,» – подумал Павел Иванович, взял отпуск на службе и отправился к знаменитому старцу за советом. Преподобный Амвросий благословил его через два года снова приехать в Оптину пустынь.
Ровно через два года 46-летнего Павла Ивановича произвели в генералы. И в том же 1891 году он, оставив всё, приехал под Козельск, в знаменитый на всю Россию монастырь под начало оптинских старцев. На этом заканчивается биография Павла Ивановича Плиханкова и начинается житие монаха Варсонофия.

Прошло 13 лет. Трудно было узнать в кротком, немолодом монахе прежнего блестящего красавца-офицера. Не так давно стал отец Варсонофий иеромонахом и начал исповедовать прихожан, а к нему уже ехали духовные чада со всех концов страны. Многие называли его прозорливым старцем. Рассказывали и о чудесных исцелениях, происходящих по его молитвам.
Преподобный хотел бы так и прожить остаток своих дней в Оптиной пустыни, никогда не покидая ее. Но жизнь распорядилась иначе. В 1904 году, когда началась Русско-Японская война, шестидесятилетний старец неожиданно для всех был послан духовным начальством на фронт – исповедовать, причащать раненых и умирающих, отпевать усопших. Только через три года вернулся он в обитель.

А в 1910 году отец Варсонофий отправился на станцию Астапово для напутствия умиравшего Льва Толстого. Встреча эта так и не состоялась. Позднее старец с грустью вспоминал:

Преп. Варсонофий:

– Приезжаю в Астапово, меня к Толстому не пускают. Я обращался к старшей его дочери – она отвечает мне письмом, правда вежливым, но с отказом. Обращаюсь к другой - та приезжает ко мне взволнованная и сообщает, что пустить меня к графу нельзя, так как, увидя меня, он непременно умрет. Напрасно я уверял, что не заведу с Толстым богословских споров, просил только допустить меня хоть издали благословить умирающего – нет, ничего не слушают.
Помню, в самый день смерти графа, утром, пришла ко мне мысль: не допустят ли меня сегодня к нему? Быть может, он покается и будет спасен. В это самое время пришли ко мне сказать, что граф умер. Так и погибла душа. А между тем как легко было ему спастись: я нес ему Тело и Кровь Христовы и шел простить и разрешить все его согрешения – «вольныя и невольныя».

Последний отъезд из Оптиной был для отца Варсонофия самым тяжелым. Несмотря на великие духовные дарования старца, нашлись недовольные его деятельностью. По наветам и доносам преподобный был переведен в другой монастырь. Но изгнание было недолгим. Меньше чем через год преподобный Варсонофий почил и вернулся в любимую Оптину пустынь. Здесь, во Владимирском храме покоятся его мощи и по сей день.

---