25 лет назад советские войска покинули Афганистан. Однако до сих пор идут поиски пропавших без вести солдат. Николай Быстров во время войны попал в плен и стал личным охранником командира моджахедов Ахмад Шах Масуда. Свою он рассказал "Голосу России"

Теперь он почти каждый год по несколько месяцев помогает специальному комитету разыскивать в Афганистане бывших советских воинов. Николай Быстров и вернувшийся с его помощью на Родину Юрий Степанов поведали "Голосу России" свои истории.

Николай Быстров родился в 1964 году в Краснодарском крае. В восемнадцать лет его призвали на службу. И уже через несколько месяцев он попал в плен в Афганистане. Пытался бежать, но неудачно. Чудом оставшись в живых после побоев, он впервые встретился с командиром моджахедов Ахмад Шахом. После второй неудачной попытки бежать он смирился со своей судьбой. Николай выучил язык, научился жить среди афганцев и в конце концов принял ислам. Около двух лет спустя, готовясь к отступлению, Масуд предоставил военнопленным возможность вернуться на Родину или бежать, но Быстров решил остаться.

"Масуд нас собрал всех вместе, семь человек, и сказал: "Так, ребята, кто хочет за границу? Кто хочет обратно в Советский Союз? В Советский Союз или в Америку, или в Англию, или в Пакистан, или в Иран? В какие страны хотите?" Но все в то время боялись возвращаться обратно на родину. Все подняли руки и сказали: "Вот мы хотим в Америку". Один сказал: "Во Францию хочу". Но только я не поднял руку. Он говорит: "А почему ты не поднимаешь? – Я говорю: "Не хочу никуда: ни в Америку, никуда", - рассказал Быстров.

Быстров еще долгие годы служил в личной охране Ахмад Шаха. Без предварительного досмотра никого к нему не пропускал: ни журналистов, ни чиновников, ни даже друзей.

Позже он женился на дальней родственнице своего начальника. Сейчас у них двое сыновей и дочь, с которыми они живут в России. В родной край Быстров вернулся спустя одиннадцать лет. Родину он за это время не забыл. И никогда "против своих не воевал", а Масуда защищал в условиях афганской междоусобицы.

"Мы поднимались на перевал, шли на север Афганистана. Я поднялся самый первый. Масуд и еще трое-четверо поднимались очень медленно. Снег был, снегопад, перевалы в снегу. Я сел ждать их, смотрю, думаю: четверых-пятерых я запросто могу уложить. Потом думаю, посмотрю, он мне автомат дал, открыл, боекомплект полный, 30 патронов, запасные четыре обоймы тоже полные. Боёк посмотрел, ничего не вытащено. И знаете, я задумался, раз он мне доверился, давай-ка не буду", - сказал Быстров.

В России Быстров работает с Комитетом по делам воинов-интернационалистов. Почти каждый год он по несколько месяцев проводит в Афганистане. Там они разыскивают захоронения без вести пропавших советских воинов и возвращают останки на Родину.

"Я хочу всех найти. Всех ребят найти. Потому что я вернулся живой. И останки пропавших хочу вернуть родителям. Чтобы у родителей была душа спокойная, что сын вернулся, хоть не живой, и можно похоронить. Я разбираюсь в афганских людях, знаю их психологию, обычаи. Пока они со мной сотрудничают, я это буду делать. Они всегда со мной, не отказываются, "нет" не говорят. Знаете, пока последний солдат не похоронен, война не закончена. И я хочу эту войну закончить", - отметил Быстров.

Эти поездки в Афганистан помогли вернуть в Россию и выживших солдат, попавших в плен примерно в одно время с Быстровым. Одним из них был Юрий Степанов. Он провел в плену моджахедов более двадцати лет. Вот как он вспоминал о своем возвращении на Родину:
"Колина помощь была в том, что потом, когда мы паспорта сделали афганские, доехали до Кабула, с ним встретились, он нам объяснил, что и как в России. Что Россия уже другая, надо помочь комитету в поисковой группе, комитету Руслана Султановича Аушева помочь. Мы в то время тоже помогли. Обратно вернулись, еще где-то месяца на два задержались. Коля начал со стороны Кандагара искать ребят, а мы со стороны того, что знали сами".
Четверть века спустя после окончания войны поиски пропавших воинов продолжаются. Николай Быстров и те, с кем он работает, уверены, что необходимо восстановить судьбы каждого пропавшего в Афганистане.

МОСКВА, 15 мая — РИА Новости, Анастасия Гнединская. Тридцать лет назад, 15 мая 1988-го, начался вывод советских войск из Афганистана. Спустя ровно девять месяцев последний советский военный, генерал-лейтенант Борис Громов, пересек по мосту Дружбы границу двух стран. Но на территории Афганистана остались наши солдаты — те, кто попал в плен, смог там выжить, принял ислам и создал семью. Таких называют невозвращенцами. Теперь они, когда-то Сережи и Саши, носят труднопроизносимые афганские имена, длинные бороды и просторные шаровары. Одни спустя десятилетия все же решили вернуться в Россию, другие так и живут в стране, пленниками которой стали.

"Красил волосы, чтобы сойти за афганца…"

Николай Быстров работает грузчиком на складе в Усть-Лабинске Краснодарского края. О том, что двадцать лет назад у него были другое имя — Исламуддин — и другая жизнь, из его коллег знают единицы. "Я забыть эту афганскую историю хочу, — Николай берет долгую паузу, в динамике телефона слышно, как он затягивается сигаретой. — Но мне не дают…"

Его призвали в армию в 1984 году, отправили охранять аэропорт Баграм. Спустя полгода он оказался в плену у душманов. Говорит, что это произошло по глупости. "Меня и еще двух пацанов, украинцев, "старики" послали за чаем и сигаретами в местный магазин. По дороге мы попали в засаду. Мне ногу прострелили — убежать я никуда не мог. Двух тех украинцев забрала другая группировка. А меня взяли бойцы из отряда Ахмада Шаха Масуда".

Быстрова посадили в сарай, в котором он провел шесть месяцев. Николай уверяет, что за это время он дважды пытался бежать. Но с дырявой ногой далеко не уйдешь: "Меня ловили, когда я и на сотню метров от базы не успевал уйти, возвращали обратно".

Почему его не застрелили, Николай до сих пор не понимает. Скорее всего, боевики планировали обменять его на кого-то из пленных афганцев. Через шесть месяцев его стали выпускать из сарая без конвоя. Еще через некоторое время предложили вернуться к своим или через Пакистан уйти на Запад. "Но я сказал, что хочу остаться с Масудом. Почему? Трудно объяснить. Тот, кто не был в такой ситуации, все равно не поймет. К своим возвращаться я боялся, не хотел, чтобы меня посчитали предателем, боялся трибунала. Я ведь к тому времени у афганцев уже год прожил, принял ислам", — вспоминает он.

Николай остался у душманов и еще через некоторое время стал одним из личных охранников Ахмада Шаха Масуда — полевого командира, который первым пошел на перемирие с советскими войсками.

Как Быстрова, иноземца, подпустили столь близко к самому известному командиру, остается только догадываться. Сам он об этом рассказывает крайне уклончиво. Говорит, что "панджшерскому льву" (так называли Масуда) приглянулись его ловкость и умение подмечать мелочи, которые в горах могут стоить человеку жизни. "Помню, как он впервые дал мне в руки автомат с полным боекомплектом. Мы тогда поднимались по перевалу. Я наверх раньше всех забрался, стоял и думал: "А я ведь сейчас могу застрелить Масуда". Но это было бы неправильно, ведь когда-то он сохранил мне жизнь", — признается бывший пленник.

От тех постоянных переходов по горам у Николая сохранилась любовь к зеленому чаю — во время привалов Масуд обязательно выпивал несколько чашек, причем без сахара. "Я все удивлялся, почему они пьют несладкий чай. Масуд отвечал, что сахар после долгих переходов бьет по коленкам. Но я все равно украдкой добавлял его в чашку. Ну не мог я эту горечь пить", — рассказывает Быстров.

Эксперт: не СССР "увяз" в Афганистане, а Запад Двадцать пятого декабря 1979 года начался ввод в Афганистан Ограниченного контингента советских войск, который находился в этой стране почти 10 лет. Свою оценку этому событию в эфире радио Sputnik дала эксперт Наталия Ханова.

Не забыл Исламуддин и русскую еду — лежа ночью в афганских горах, он вспоминал вкус селедки и черного хлеба с салом. "Когда война закончилась, ко мне в Мазари-Шариф приезжала сестра. Она привезла всяких солений, в том числе и сала. Так я его прятал от афганцев, чтобы никто не видел, что я харамное ем", — делится он.

Язык дари Николай выучил за шесть месяцев, хотя в школе, признается, был двоечником. Через несколько лет жизни в Афганистане его уже было почти не отличить от местных. Говорил он без акцента, солнце высушило кожу. Чтобы еще больше слиться с афганским населением, он красил волосы в черный цвет: "То, что я, иностранец, был так близко к Масуду, многим местным не нравилось. Они даже однажды попытались его отравить, но я предотвратил покушение".

"Мать меня не дождалась, умерла…"

Женил Николая тоже Масуд. Как-то, говорит бывший пленник, полевой командир спросил его, хочет ли он дальше ходить с ним по горам или мечтает завести семью. Исламуддин честно признался, что хочет жениться. "Тогда он выдал за меня свою дальнюю родственницу, афганку, воевавшую на стороне правительства, — вспоминает Николай. — Жена у меня прекрасная. Когда в первый раз ее увидел, даже не поверил, что скоро она моей будет. В кишлаках я женщин с непокрытой головой не видел, а у нее волосы были длинные, сама при погонах. Она ведь тогда занимала должность офицера госбезопасности".

Почти сразу после свадьбы Одыля забеременела. Но ребенку не суждено было появиться на свет. На шестом месяце жена Николая попала под бомбежку, у нее случился выкидыш. "Заболела она после этого сильно, а в Афганистане медицины нормальной не было. Тогда я впервые задумался о переезде в Россию", — откровенничает Быстров.

Шел 1995 год, когда Николай-Исламуддин вернулся в родной Краснодарский край. Его мать до этого дня не дожила, хотя из родных она единственная верила — ее Коля не умер на чужбине. "Она даже к какой-то гадалке отнесла мою фотографию. Та подтвердила: сын не убит. С тех пор все на мать смотрели как на сумасшедшую, а она все ждала письма от меня. Первое я смог отправить ей только через год", — рассказывает он.

В Россию Одыля приехала беременной. Вскоре у них родилась дочь, которую назвали Катей. "Это жена захотела так девочку назвать в память о моей покойной матери. Из-за этого от нее все подруги-афганки отвернулись. Они не могли понять, почему она девочке русское имя дала. Жена отвечала: "Я живу на этой земле и должна соблюдать местные традиции", — гордится Быстров.

Помимо дочери Николай и Одыля воспитывают двух сыновей. Старшего зовут Акбар, младшего — Ахмад. "Мальчиков жена назвала в честь своих братьев-коммунистов, которые погибли от рук душманов", — уточняет собеседник.

В этом году старшего сына Быстровых должны призвать в армию. Николай очень надеется, что служить парень будет в спецназе: "Он у меня крепкий, здоровый образ жизни ведет".

За эти годы на родине Одыля была всего раз — не так давно она ездила хоронить мать. Когда вернулась, сказала, что больше туда ни ногой. А вот сам Быстров в Афганистан ездил довольно часто. По заданию Комитета по делам воинов-интернационалистов он занимался поисками останков пропавших без вести советских солдат. Удалось ему вывезти домой нескольких бывших пленных. Но своими в стране, которая когда-то отправила их на войну, они так и не стали.

Воевал ли Быстров против советских солдат? Этот вопрос повисает в воздухе. Николай опять закуривает. "Нет, я ни разу не был в бою. Я все время находился при Масуде, а он сам в бой не ходил. Знаю, меня не многие поймут. Но те, кто судит, они были в плену? Они бы смогли после двух неудачных попыток бегства совершить третью? Я хочу забыть Афганистан. Хочу, но мне не дают…" — снова повторяет бывший пленник.

"Через двадцать дней с меня сняли кандалы"

Помимо Быстрова сегодня известно еще о шести советских солдатах, которые попали в плен и смогли ассимилироваться в Афганистане. Двое из них потом вернулись в Россию, для четверых Афганистан стал второй родиной.

В 2013 году всех невозвращенцев объехал фотожурналист Алексей Николаев. Из командировки в Афганистан он привез сотни снимков, которые должны лечь в основу книги "Навсегда в плену".

Фотограф признается: из всех четырех оставшихся жить в Афганистане советских солдат больше всего его тронула история Сергея Красноперова. "Мне показалось, что он не лукавит, рассказывая о прошлом. И в отличие от двух других пленников не пытался на нашем интервью заработать", — объясняет Николаев.

Красноперов живет в небольшом кишлаке в полусотне километров от города Чагчаран. Родом он из Кургана. Уверяет, что ушел из части, спасаясь от издевательств командиров. Вроде как рассчитывал дня через два — после того как его обидчиков посадят на гауптвахту — вернуться. Но по пути его взяли в плен душманы. К слову, есть и другая версия бегства Красноперова. В СМИ проходила информация, что он якобы убежал к боевикам после того, как был пойман на торговле армейским имуществом.

Из интервью Сергея Красноперова для книги "Навсегда в плену":

"Дней на двадцать меня заперли в каком-то маленьком помещении, но это была не тюрьма. На ночь на меня надевали кандалы, днем их снимали. Того, что я сбегу, душманы не боялись. В горах все равно не поймешь, куда нужно идти. Потом приехал командир боевиков, сказал, что раз я сам к ним пришел, то могу сам и уйти. С меня сняли кандалы. Хотя в часть я бы все равно вряд ли вернулся — думаю, меня сразу бы пристрелили. Скорее всего, их командир так меня испытывал…"

Через год плена Красноперову предложили жениться на местной девушке. И он не стал отказываться.

"После этого с меня окончательно сняли надзор. Но я по-прежнему не работал. Было очень сложно, приходилось выживать. Я перенес несколько смертельно опасных болезней, даже их названий не знаю…"

Фотожурналист Алексей Николаев рассказывает, что в 2013 году у Красноперова было шестеро детей. "Все светленькие, голубоглазые, очень необычно было увидеть их в афганском кишлаке, — вспоминает фотограф. — По местным меркам Нурмамад (такое имя Сергей носит в Афганистане) — зажиточный человек. Он вкалывал на двух работах: прорабом на небольшой россыпи по добыче щебня и электриком на местной гидроэлектростанции. Получал Красноперов, с его слов, 1200 долларов в месяц. Правда, странно, что при этом он жил в мазанке".

Красноперов, как и все попавшие в плен солдаты, заверяет, что не воевал против советских войск, а только помогал душманам чинить оружие. Впрочем, ряд косвенных признаков свидетельствует об обратном. "У местных он пользуется авторитетом, что, как мне кажется, может свидетельствовать о том, что в боевых действиях Сергей все же участвовал", — делится соображениями фотокорреспондент.

Красноперов хоть и говорит хорошо по-русски, но возвращаться в Россию не хочет. "Как он мне объяснил, родных у него в Кургане не осталось, все умерли. Да и в Чагчаране он уважаемый человек, у него есть работа. А что его ждет в России, непонятно", — передает слова бывшего пленника Николаев.

Хотя Афганистан — точно не то место, где можно вести беззаботную жизнь. Алексей Николаев говорит, что за месяц командировки он трижды попадал в очень щекотливые ситуации. В одном из случаев спас его как раз Красноперов. "По своей глупости мы решили записать с ним интервью не в городе, где относительно безопасно, а у него в деревне. Приехали туда без предупреждения. На следующее утро Сергей нам позвонил и сказал, чтобы мы больше из города не выезжали. Мол, ходят слухи, что нас могут похитить", — описывает фотограф.

Из интервью Александра Левенца для книги "Навсегда в плену":

"Мы собирались идти в аэропорт, но почти сразу попали к душманам. К утру нас привели к какому-то большому командиру, я при нем так и остался. Сразу же принял ислам, получил имя Ахмад, потому что раньше был Сашей. В тюрьму меня не сажали: под арестом я был всего одну ночь. Сначала сильно пил, потом стал у боевиков водителем. С нашими я не воевал, да никто этого и не требовал от меня. <…> После ухода талибов я смог позвонить домой на Украину. Трубку взял мой двоюродный брат, сказал, что мой родной брат и мама умерли. Больше я туда не звонил".

Из интервью Геннадия Цевмы для книги "Навсегда в плену":

"Когда опять пришли талибы, я исполнял все их указы — носил чалму, отпустил бороду длинную. Когда талибы ушли, мы стали свободными — появились свет, телевизор, электричество. Кроме круглосуточного намаза, ничего хорошего от них не было. Только намаз прочитал, вышел из мечети, тебя обратно отправляют молиться. <…> В прошлом году я съездил на Украину, отец и мать уже умерли, сходил к ним на кладбище, повидался с другими родственниками. Остаться, конечно, даже не думал — у меня ведь тут семья. Да и не нужен я больше никому на родине".

На самом деле, говоря это, Цевма, скорее всего, лукавит. Из Афганистана его пытался вывезти Николай Быстров, первый герой нашего материала. "Мне позвонили из украинского правительства, попросили выдернуть из Афганистана их земляка. Я поехал. Вроде бы Гена сказал, что хочет домой. Ему сделали паспорт, дали где-то две тысячи долларов на то, чтобы он уладил все формальности, заселили в гостиницу в Кабуле. Перед рейсом мы пришли забирать его из отеля, а он сбежал", — вспоминает историю "возвращения" Николай Быстров.

Из этого ряда выбивается история солдата Юрия Степанова. Осесть в России он смог только со второй попытки. В 1994 году Степанов попытался вернуться домой в башкирский поселок Приютово в первый раз. Но так и не смог здесь освоиться, отправился обратно в Афганистан. А в 2006-м снова приехал в Россию. Говорит, что уже навсегда. Сейчас он работает вахтовым методом на севере. Как раз на днях он уехал на вахту, поэтому связаться с ним нам не удалось.

В ночь под новый, 1983 год в Пандшерском ущелье было непривычно тихо. Солдатам 345-го отдельного парашютно-десантного полка строго-настрого запрещены праздничные салюты и другие пиротехнические развлечения. Бойцов велено уложить спать пораньше. Недовольство личного состава по этому поводу мало занимало командира полка подполковника Павла Грачева. Обеспечить «ночь тишины» его попросил другой подполковник – давний товарищ Анатолий Ткачев, который представлял в ущелье Главное разведуправление.

Когда в Москве и Кабуле поднимали бокалы с шампанским, Ткачев с переводчиком Максом вышел за линию глинобитных дувалов на околице кишлака Анава. Они отправились в сторону территории, которую контролировали моджахеды, туда наши военные обычно выдвигались только на броне. По этому случаю советские караулы были отсюда на час отведены в тыл. О выходе Ткачева в поле не должна знать ни одна живая душа, кроме Павла Грачева, но и ему не было известно, куда и зачем направлялся разведчик. Попросили тишину – пожалуйста, снять посты – не проблема. А дальше не наше дело. Вопросы в таких делах задавать не принято.

Ткачев и Макс пошли по берегу реки Пандшер, стараясь держаться в стороне от дороги. В Афганистане поймать мину на обочине было проще простого. Через полтора километра Макс пускает красную ракету. Из-за выступа скалы в ответ взлетает зеленая. Там их ждала группа людей. Один из афганцев прочитал молитву, после чего группа отправилась дальше.

Пандшер. Резидент

Военным лидером в Пандшере был Ахмад Шах Масуд. Тридцатилетний таджик, бывший студент архитектурного факультета, исключенный из Кабульского политехнического университета за принадлежность к оппозиционному Исламскому обществу Афганистана.

Из досье ГРУ Генштаба. Секретно: «Ахмад Шах, псевдоним Масуд, что означает счастливчик. Обладает незаурядными личными и деловыми качествами. Непреклонен в достижении поставленных целей. Держит данное слово. Умный, хитрый и жестокий противник. Опытный конспиратор, скрытен и осторожен. Тщеславен и властолюбив».

Пандшерское ущелье стало головной болью советского командования уже через несколько месяцев после ввода войск. Длинная узкая полоса земли вдоль реки, со всех сторон зажатая скалами, связывает север страны с центром Афганистана. Связывает тех, кто знает тропы и перевалы. Для остальных – это непроходимые горы. В глубине ущелья, в неприступных местах находились базы подготовки и лечения боевиков, заводы по ремонту и сборке оружия, а главное – рудники, где добывали лазурит и изумруды.

Кто владеет Пандшером, тот контролирует перевал Саланг. А Саланг – ключ к Кабулу. Через него везут горючее, боеприпасы, продукты и медикаменты. И по этой артерии почти ежедневно отряды моджахедов из ущелья наносили удары по снабженческим колоннам 40-й армии. Горели грузовые и наливные автомобили, гибли люди. В Пандшере было проведено девять наступательных операций. Но установить над ущельем контроль так и не удалось. Либо предупрежденные кем-то боевики и мирные жители покидали кишлаки за несколько часов до нанесения ударов, либо умелые действия моджахедов не позволяли частям и подразделениям 40-й армии ворваться в ущелье. В Пандшере сложилось даже подобие линии фронта. 345-й опдп развернул здесь двадцать застав. Они держали под контролем вход в ущелье. Но не более того. Дальше начиналась вотчина моджахедов.

Советское командование такая ситуация не устраивала. Как стабилизировать ситуацию в Пандшере? Ответ на этот вопрос приказали дать подполковнику ГРУ Анатолию Ткачеву. Летом 1982 года его направили в ущелье. Начальство каждый день требовало от подполковника рецепт нейтрализации Масуда. Вопрос о физической ликвидации отпал сразу. Абсолютная поддержка местного населения не позволяла застать Ахмад Шаха врасплох.

Если врага нельзя уничтожить, можно попытаться сделать его другом. Масуд подходил для этой роли. Он не был фанатичным исламистом, не замечен в жестоком обращении с пленными, торговле оружием и наркотиками. Меньше других полевых командиров зависел от материальной помощи из-за границы. Каждый пандшерец, в каком бы уголке земного шара он ни жил, отдавал на джихад десять процентов дохода, а месторождения драгоценных камней обеспечивали возможность закупки оружия на Ближнем Востоке. Масуд не испытывал патологической ненависти к русским, война не была самоцелью. Это средство заставить чужеземцев уйти из Афганистана и на этом начать строить собственную политическую карьеру.

Ткачев начинает искать подходы к Масуду. Одновременно с ним из Кабула в Пандшер прибывает большая группа активистов Народно-демократической партии Афганистана. Ее цель – пропагандистская работа с местным населением. Дехкане должны вернуться к своим полям. Полуразрушенные безлюдные кишлаки – плохая агитация за новый строй в Афганистане. Срабатывала карусель войны. Моджахеды из кишлака обстреливали советскую колонну, ее командир вызывал вертолеты или артиллерийскую поддержку. Жители покидали дома и прятались в горах. Многие уезжали в Кабул и даже в Пакистан.

Активистов возглавлял Мердод Пандшери, экономист по образованию. Каждый вечер седой советник, как прозвали Ткачева афганцы, приглашал Мердода к себе на чай. Оба хорошо говорили на английском и обнаружили немало тем для бесед. Оба понимали, что перемирие позволило бы обеспечить безопасность советских частей. В ответ не будет ударов по кишлакам и крестьяне вернутся домой. И однажды Ткачев задал вопрос в лоб.

Из интервью Анатолия Ткачева автору: «Есть ли какая-нибудь возможность вступить в контакт с Ахмад Шахом?». Он спросил: «Кому?». Я говорю: «Мне». Он на меня так посмотрел удивленно, говорит: «Не знаю». Я говорю: «Ну давай попробуем». «А не боишься ли ты?». Я говорю: «Ну если попробовать… Тут что? Попробовать все можно, чего бояться-то?».

Это была личная инициатива подполковника. Подобные действия без санкции руководства могли стоить ему как минимум погон.

Разработка. Базарак

В столицу Афганистана прилетает из Москвы начальник ГРУ Генштаба генерал Петр Ивашутин. Ткачев докладывает ему о возможности установления контактов с Масудом. Генерал в принципе согласен, ему надоело стоять на ковре на Старой площади по поводу каждого успешного рейда моджахедов. Его окружение цепляется за идею вручить Масуду сувенир, начиненный взрывчаткой. Генерал предложение отвергает, но требует от Ткачева любой ценой добиться, чтобы Масуд сложил оружие и вышел из игры. Подполковник спорит, пытаясь доказать, что если враг не разбит, капитулировать он не станет. К счастью, Ивашутин относился к числу тех генералов, которые умели слушать. Но он категорически запрещает Ткачеву проводить встречу на территории Масуда. Только на нейтральной земле. С большим трудом разведчик убеждает его, что в Пандшере нет нейтральных земель, а кроме того, афганцы никогда не тронут гостя в своем доме, даже если это их противник. Генерал уступает.

Фото: Андрей Анохин

Но моджахедам не должно быть известно, кого представляет Ткачев, он не уполномочен подписывать никаких договоров. Только устное джентльменское соглашение. Афганцы не нападают на русских, русские не обстреливают кишлаки. Соглашение, что называется, с открытой датой. До первого выстрела.

Ткачев возвращается в Пандшер. Начинается кропотливая работа с посредниками. Ключевой фигурой в подготовке переговоров становится Мердод Пандшери. В Афганистане нередко один брат воевал за Масуда, а другой служил в ХАДе, службе безопасности кабульского режима, которая на Масуда охотилась, что не мешало им встречаться в Пандшере у семейного очага. Такие люди и навели мосты для будущих переговоров. Масуд узнал, что русские заинтересованы во встрече с ним.

Ткачев пишет письмо Масуду, в котором просит о встрече, цель – возможность заключения перемирия. Письмо несет Дауд, верный человек, помощник Мердода. Через два дня он возвращается. Письменного ответа пока нет, но на словах лидер моджахедов передал, что готов обсудить возможность встречи. Только перед этим просит прибыть к нему Мердода Пандшери. Это неудивительно. Масуд опасался попасть в ловушку. Его много раз пытались ликвидировать. На аэродроме в Баграме постоянно дежурили два штурмовика, готовые нанести удар по месту пребывания Масуда. Правда, узнать, где находится это место, никак не удавалось.

Масуд мог пойти на контакт только с человеком, которого хорошо знал. А Мердод был его товарищем детства. И Пандшери отправляется в ставку Масуда через минные поля, рискуя каждую секунду попасть под огонь русских или моджахедов. Его не было три дня. И три дня подполковник не находил себе места.

Мердод вернулся не с пустыми руками. Масуд прислал Ткачеву запечатанное письмо, в котором пишет, что согласен на встречу в половине десятого утра первого января 1983 года в доме Тазмутдина, неподалеку от его родного кишлака Базарак. И он лично гарантирует абсолютную безопасность седому советнику.

Четырнадцать километров до Базарака шли молча больше четырех часов.

К полуразрушенному дому Тазмутдина пришли к утреннему намазу. Жарко натопленная печь, чай с хлебом и медом и безукоризненная вежливость хозяев говорили о том, что их принимают как гостей, а не как парламентеров врага. Сопровождавшие афганцы отправились навестить родных. Русским предложили немного поспать.

В комнате остались Ткачев с Максом и трое моджахедов с автоматами. Охрана не только не сомкнула глаз до самого рассвета, но и не присела.

Из мебели в комнате только ковры, на которых гостям и предстояло скоротать остаток ночи. Ткачева поразило, что при всей скромности обстановки им постелили белоснежные простыни и свежие одеяла. Но сон к подполковнику не шел. Он обдумывал предстоящую встречу. Утром появились хозяева с извинениями от Масуда. Он немного задерживался, но просил не садиться без него завтракать. Снова чай и ничего не значащие разговоры о погоде и детях. И русские, и афганцы напряжены до предела.

Масуд. Соглашение

Без двадцати десять вошел порученец Масуда и сказал, что через пять минут Амирсаиб (полководец) будет здесь. Все эти пять минут афганцы стояли по стойке «смирно». Русским не оставалось ничего иного, как последовать их примеру. Авторитет Масуда в Пандшере был непререкаем, несмотря на то, что в боевых действиях с автоматом в руках участия он лично не принимал. Сдержанные манеры и привычка говорить спокойно, немного вкрадчиво ничем не выдавали харизматического лидера. Лишь глаза постоянно заставляли собеседника держаться на дистанции. Они всегда оставались холодными – даже когда Ахмад Шах шутил. Это автор неоднократно ощущал на себе во время встреч с Масудом. Недаром в ущелье его называли Пандшерский лев.

Ахмад Шах по афганскому обычаю дважды обнял подполковника. Начался традиционный восточный обряд вступительной беседы. Погода, здоровье. Затем хозяин пригласил позавтракать: мол, серьезный разговор на пустой желудок не получится. Трое подростков расстелили ковер, который служил столом. За завтраком говорили в основном о родителях и детях. Смешивать еду и дела здесь не принято. Затем Масуд пригласил Ткачева в сад, дав понять, что пора приступать к основной части встречи. Только сейчас подполковник увидел, что часть дома разрушена снарядом.

Не дожидаясь реакции Ткачева на его слова, Масуд начал говорить сам: «Если вы приехали уговаривать нас сдаться, лучше не тратить зря время. Меня каждый день бомбят такими предложениями посланцы Кабула. Они то предлагают мне почетные должности, то грозят стереть в порошок. Но, как видите, я до сих пор здесь и неплохо себя чувствую. Мы родились в этом ущелье и никуда отсюда не уйдем. Я буду воевать до тех пор, пока не уйдете вы».

Выслушав Масуда, Ткачев произнес только одну фразу: «Я хочу предложить вам мир. Хотя бы на некоторое время». Масуд с минуту помолчал и сказал, «Давайте вернемся в дом».

Из интервью Хаджи Хасмутдина, сотрудника разведки Масуда, автору: «Когда потери с обеих сторон стали очень большими, Масуд собрал шуру (совет старейшин) и вынес вопрос о переговорах. Все, как один, сказали «да». Но о полном окончании войны речь не шла. Только перемирие».

В доме Ткачеву хватило двух минут, чтобы изложить предложение советской стороны. Его он помнил наизусть, поскольку никаких записей вести не разрешалось. Проект состоял из двух пунктов – моджахеды не нападают на наши гарнизоны и колонны, а 40-я армия не наносит артиллерийских и авиационных ударов по кишлакам. Все было предельно просто. На бумаге ничего не фиксируется. Любой стихийный огневой контакт подводит под соглашением черту. Война может возобновиться в любой момент.

Масуд соглашается с предложением о прекращении огня, но выдвигает свои условия. Последнее слово должно остаться за ним. Русским предложено вывести свои батальоны из пандшерских кишлаков Анава и Руха, оставив только небольшой гарнизон у самого входа в ущелье. Ткачев не может брать на себя подобные обязательства. Он честно говорит об этом Масуду. Тот согласен подождать, пока седой советник доложит ситуацию в Кабуле и в Москве. На этом первая встреча завершилась. Через некоторое время подполковник возвращается. Согласие получено. Перемирие скрепляется только рукопожатием. Почти весь 1983 год в Пандшере не стреляли.

Впоследствии подполковник был награжден орденом Красной Звезды. Весьма скромная награда за спасенные человеческие жизни. Мердоду Пандшери повезло меньше. Его обвинили в предательстве дела народной революции и после жестоких истязаний по распоряжению Наджибуллы бросили в тюрьму. Там он провел семь лет.

Ни мира, ни войны

Больше с глазу на глаз ни Ткачев, ни его коллеги с Масудом не встречались. Ахмад Шах набирал политический вес, и контакты с русскими могли ему навредить в глазах правоверных мусульман. Но запущенная машина перемирия продолжала, пусть и с перебоями, работать. По приказу из Москвы советские войска не раз предпринимали попытки взять ущелье под контроль. Как правило, безуспешные. Временами казалось, что мы ведем бой с тенью. Солдаты и офицеры полагали, что все дело в предательстве афганских союзников.

Но кровь в ущелье продолжала литься. Те немногие командиры с обеих сторон, которые знали или догадывались о договоренностях, не могли обеспечить мира. Советское командование проводило наступательные операции, моджахеды ожесточенно сопротивлялись.

В 1988 году начинается вывод войск. Масуд дает понять, что не будет препятствовать беспроблемному уходу советских частей. Наши разведчики координируют действия с людьми Ахмад Шаха.

Казалось, окончание войны будет не столь кровопролитным, как ее начало. Но в январе 1989 года в Кабул прилетает Эдуард Шеварднадзе. Он сообщает о решении Политбюро нанести удар по Салангу и его окрестностям. В Кремле уверены, что в последние дни перед окончательным уходом 40-й армии Масуд якобы нанесет коварный удар ей в спину. Командующий группировкой генерал Варенников и посол Воронцов уговаривают Шеварднадзе отказаться от операции «Тайфун», так ее назвали в Генштабе. Это приведет к неоправданным жертвам среди мирного населения и надолго испортит отношения с афганцами. Шеварднадзе непреклонен. Его поддерживает Наджибулла. Он надеется, что удар вызовет реакцию моджахедов, круговерть войны запустится вновь и советские войска вынуждены будут остаться. В конце января удар был нанесен. Разрушено несколько десятков кишлаков. Погибли более тысячи мирных жителей. Тела убитых детей афганцы поставили в снегу перед глазами покидающих их страну советских солдат. Масуд отдал приказ в русских не стрелять. До окончания войны оставалось меньше месяца.

Масуд похоронен на высоком холме на окраине своего родного кишлака Базарак. Недалеко от дома, где он встречался с Ткачевым. Ахмад Шах после этих встреч воевал еще двадцать лет. Сначала с другими полевыми командирами за контроль над Кабулом. Потом с талибами, которые за два года сумели разгромить сильную, хорошо вооруженную армию моджахедов. За два часа до того как талибы ворвались в столицу, он приезжает к своему заклятому врагу Наджибулле и предлагает вывезти его из осажденного города. Наджибулла отказывается. Вскоре он примет мучительную смерть от рук религиозных фанатиков. Масуд уходит на север страны и обороняет там последний очаг сопротивления талибам. И здесь судьба вновь сводит его с русскими. Теперь мы уже не партнеры по переговорам, а союзники. Россия снабжает созданный Масудом Северный альянс оружием. И кто знает, как развивались бы события в Афганистане, если бы не взрыв бомбы, замаскированной под аккумулятор видеокамеры, в ставке Масуда в 2001 году.

Оригинал взят у alex_serdyuk в русский охранник Масуда

Фото: PublicPost
Текст:
Наталья Конрадова

Детство и юность Николай Быстров провел на Кубани, молодость — в горах Афганистана. Вот уже 18 лет он снова на родине — если считать родиной то место, где ты родился. А если родина там, где ты стал самим собой, то Исламуддин Быстров потерял ее безвозвратно — как миллионы россиян потеряли в 1917 году свою Россию. Нет больше того Афганистана, в котором солдат Николай Быстров стал моджахедом Исламуддином, где он обрел веру и товарищей, где он женился на прекрасной женщине, где у него был могущественный покровитель, который доверял ему свою жизнь, и где у его собственной жизни был смысл — в верности и в служении.

"Вы, наверное, на жену захотите посмотреть? — спрашивает Быстров по телефону. — Она же у меня афганка". Жена-афганка, на которую обычно приезжают "смотреть", представляется тихой и пугливой женщиной в шароварах и платке, подающей чай гостям и быстро исчезающей на кухне. Но Одыля меньше всего похожа на тех женщин, которых мы привыкли видеть в репортажах из Афганистана. В квартире на Рабочей улице Усть-Лабинска меня встречает веселая и уверенная в себе красавица в красной атласной блузке и узких брюках, с макияжем и бижутерией. Двое сыновей играют в компьютерную стрелялку — я вижу, как на экране мигают контуры раненых солдат в камуфляже. Дочь идет на кухню заваривать чай, а мы садимся на диван, покрытый белым леопардовым плюшем.

"Мы тоже двоих успели уложить, — Быстров начинает рассказ о своем афганском плене: армейские "деды" отправили его в самоволку в ближайший кишлак за продуктами, а моджахеды устроили засаду. — Но мне повезло, что я попал к Ахмаду Шаху Масуду, в партию "Джамет-Ислами". Другая партия, "Хезб-Ислами", хотела меня отобрать, была перестрелка, семь человек между ними погибло". Одыля закидывает ногу на ногу, обнаруживая на щиколотке блестящую подвеску, и с вежливым равнодушием готовится слушать боевые истории мужа. "Я вообще не знал, кто такой Шах Масуд, — говорит Быстров. — Прихожу, а они там сидят в своих афганских шароварах, в чалмах, плов едят на полу. Я захожу раненый, грязный, перепуганный. Выбрал его, перехожу толпу прямо через стол (а это же грех!), здороваюсь, а меня сразу за руку хватают. "Откуда ты его знаешь?" — спрашивают. Говорю, я его не знаю, просто увидел человека, который выделяется среди других". Ахмад Шах Масуд по прозвищу "панджшерский лев" — лидер самой влиятельной группы моджахедов и фактический правитель северных территорий Афганистана — отличался от других моджахедов некоторыми странностями. Например, он любил читать книги и предпочитал лишний раз не убивать. Собрав пленных из разных районов, он предложил им вернуться на родину или перебраться на Запад через Пакистан. Почти все решили идти в Пакистан, где вскоре и погибли. Быстров заявил, что хочет остаться с Масудом, принял ислам и вскоре стал его личным охранником.

Мальчишек прогнали из комнаты — только младший иногда совершает набеги за конфетами. Катя вернулась из кухни с чашкой зеленого чая, Одыля кидает в чай сухой имбирь и отдает мне. Интересуюсь, читает ли она, что пишут про мужа. "Политика меня не интересует, — говорит Одыля на хорошем русском, но с заметным акцентом. — У меня же дети! Мне интересно, как готовить вкусную еду, воспитывать детей и делать ремонт". Быстров продолжает: "Масуд же не простой человек: он лидером был. Я русский, а он мне доверял. Все время с ним был, в одной комнате спал, с одной тарелки ел. Меня спрашивали: может, ты за какую-нибудь заслугу получил его доверие? Какая глупость. Я заметил, что Масуд не любил тех, кто шестерит. И никогда не убивал пленных". Услышав суждение о благородном Масуде, Одыля перестает скучать и вступает в беседу: "У Масуда были причины, чтобы не убивать. Я же работала офицером, обменивала пленных".

Одыля — таджичка из Кабула. В 18 лет она пошла работать — была, как она говорит, "и парашютистом, и машинистом", поступила на службу в Министерство безопасности. "Масуд вот что неправильно делал: мы ему четыре человека давали, а он нам — только одного, — говорит она. — Другие лидеры оппозиции тоже меняли, потому пленных и не убивали, чтобы своих спасти. А если, например, какой-нибудь генерал, большой человек в плен попадал, то мы отдавали за него десять пленных". Николай подтверждает ее слова: "Они просили обмен с моджахедами и за одного своего отдавали четырех наших". Я начинаю путаться, сколько было "наших", один или все-таки четыре, и Одыля поясняет: "Я афганка, была на стороне правительства, а он, русский, на стороне моджахедов. Мы коммунисты, а они — мусульмане".

Когда Одыля организовывала обмен пленных, а Николай, ставший Исламуддином, ходил с Шахом Масудом по Панджшерскому ущелью, Быстровы еще не были знакомы. В 1992 году моджахеды захватили Кабул, президентом стал Бурхануддин Раббани, а министром обороны — Шах Масуд. Одыля рассказывает, как некий моджахед, ворвавшись вместе с другими в министерство, потребовал, чтобы она немедленно переоделась: "Я жила свободно. Ни паранджи, ни платка у меня не было. Короткая юбка, одежда без рукавов. Пришли моджахеды и сказали: "Надевай штаны". Я говорю: "Откуда у меня штаны?!" А он свои снимает и отдает — у него снизу другие были, типа лосин. И платок, говорит, быстрее надевай. Но у меня не было платка, поэтому они дали шарф, который сами носят на шее. Потом я иду по городу, а пули сыпятся со всех сторон, прямо возле ног падают..."

После того, как власть поменялась, Одыля продолжала работать в министерстве, но однажды к ней пристал какой-то мужчина, и она ударила его ножом. "Начальник сказал, что отправит меня в Россию, чтобы я больше никого не ранила. Мол, там хороший закон, ты не сможешь никого убить. Я говорю, не надо, я люблю Афганистан и свой народ. Он же меня за руку схватил, мне надо было с ним идти?!" — "Нож при себе всегда носила", — гордо комментирует Быстров, но, видя мое недоумение, поясняет: взял за руку — значит, хотел увезти. Одыля продолжает: "Начальник мне и говорит: "Давай тогда замуж выходи". Я говорю, выйду, если найду хорошего человека. Он спрашивает: "Какого человека ты хочешь?" — "Того, кто никогда не будет меня бить и будет делать все, что я хочу". Одылю перебивает Николай: "Ни фига себе! Ты мне таких условий не ставила!" Одыля спокойно парирует: "Я просто рассказала, какая у меня была мечта. И начальник сказал, что у него есть такой человек. "Он каждый день за тобой следит, так что веди себя нормально. Закрой ноги и шею, потому что он очень сильно верит, пять раз в день молиться ходит". Я на мгновенье отрываюсь от старших Быстровых. Рядом с отцом сидит, не шелохнувшись, дочь Катя: она впервые слышит историю знакомства родителей.

Слишком набожный по меркам кабульцев, моджахед Исламуддин на первой же встрече так напугал Одылю, что они не смогли договориться: "Он на меня смотрел, как лев, меня это убивало". Быстров вспоминает: "Я же женщин столько лет не видел, в кишлаках они в паранджах ходят и прячутся все время. А она такая высокая, на каблуках, красивая... Пришла, я сижу напротив нее, а у нее ноги ходуном ходят. А потом я как начал возить ей подарки! Просто засыпал ее подарками". Одыля почти возмущена: "Когда человек хочет жениться, он обязан засыпать подарками!" Николай быстро соглашается, и Одыля продолжает: "Вот у меня выходной, я выхожу на крышу, смотрю, а в нашем дворе стоит машина крутая, и окна у нее черные. Иду на работу — и там она стоит. Мне сказали, что это машина Ахмада Шаха Масуда. Боже мой, кто Шах Масуд, а кто я? Очень боялась". — "Это была машина Министерства обороны. Бронированная, — поясняет Николай. — Я в ней сидел, пока она по крышам лазила". "Это судьба так соединяет", — заключает Одыля.

Невесту для своего Исламуддина нашел сам Масуд. Одыля оказалась его дальней родственницей по линии отца. Подробностей их родственных связей мы никогда не узнаем, достаточно того, что отец Одыли был родом из Пандшерского района, а значит, из того же племени, что и Масуд, и, следовательно, его родственник. Одыля не сразу поняла, что преследовавший ее на бронированном автомобиле Министерства обороны моджахед Исламуддин когда-то был русским Николаем. Он хорошо выучил не только фарси, на который то и дело переходит в разговоре с женой, но и повадки моджахедов. Пришлось только волосы красить, чтобы местные не раскусили его происхождения и не убили. "Глаза голубыми оставались", — говорит Одыля. "Да, я блондин. А там был среди чужих, — соглашается Быстров. — А знаете, кто мне зубы делал? Арабы! Если бы они знали, что я русский, убили бы сразу".

Коммунистка вышла замуж за моджахеда, и гражданская война в отдельно взятой семье закончилась. Масуд забыл про коммунистов и начал воевать с талибами. Он стал национальным героем Афганистана и настоящей телезвездой, любимцем иностранных политиков и журналистов. Чем больше людей стремились пообщаться с Масудом, тем больше было работы у Исламуддина: он отвечал за личную безопасность, досматривал всех гостей независимо от ранга, отбирал оружие и часто вызывал их недовольство своей дотошностью. Масуд посмеивался, но порядок, заведенный верным Исламуддином, нарушать никому не позволял.

Слух о том, что Масуда охраняет русский, дошел и до российских дипломатов и журналистов. Они то и дело спрашивали Быстрова, не хочет ли он вернуться домой. Масуд готов был его отпустить, но Исламуддин, только что получивший красавицу-жену и статус личного охранника министра обороны, возвращаться не собирался. "Если б не женился, не вернулся бы", — говорит Одыля. "Точно", — кивает Быстров. Пока я глотаю третью чашку зеленого чая с имбирем, они рассказывают, как переехали в Россию. Одыля забеременела, но однажды оказалась рядом с пятиэтажным домом в тот момент, когда он был взорван. Она упала на спину, от падения неродившийся ребенок умер, а Одыля попала в больницу с сильными повреждениями и кровопотерей. "Знаете, как я ей кровь искал? Кровь у нее редкой группы. Кабул бомбят, никого нет, а мне кровь надо. Я как раз с работы в больницу иду с автоматом, она там лежит, а я говорю: "Эй вы, если она умрет, я вас всех перестреляю!" У меня же автомат на плече был". Одыля снова недовольна: "Ну ты же обязан был это сделать, я же твоя жена!" Николай опять соглашается. После травмы врачи запретили жене беременеть в ближайшие пять лет. Тяжелее всех эту новость переживала ее мать, которая была старше Одыли всего на четырнадцать лет. Мать сказала ей, что не нужно слушать врачей — мол, все и так будет хорошо. И Одыля снова забеременела. Учитывая военное положение и отсутствие условий, врачи не гарантировали хорошего исхода и выдали направление в Индию, где у пациентки были шансы выносить и родить ребенка — их старшую дочь Катю. Она по-прежнему здесь и слушает наш разговор, не произнося ни слова. Одыля показывает на Быстрова: "Это был 1995 год, в это время как раз умерла его мать, но мы об этом тогда еще не знали. Я пришла домой с этим направлением, и мы стали думать, куда ехать". Николай был готов переехать в Индию, но Одыля решила, что ему пора повидать родных и предложила вернуться в Россию. "Он же на свадьбе клятву давал, что не увезет меня. Так по закону положено, — говорит Одыля. — Но это же судьба". Она думала, что родит в России ребенка и приедет обратно. Вскоре после их отъезда власть захватили талибы, и оставшиеся в Кабуле родственники Одыли попросили ее не возвращаться.

"Афганистан — сердце мира. Захвати сердце, и ты захватишь весь мир. — Одыля превращается в настоящего оратора, как только речь заходит о талибах. — Но всякий, кто придет на нашу землю, тот штаны намочит и уйдет. Ну что, победили, когда русских выгнали? А русские победили, когда в Афганистан пришли? А американцы?" Слушая список Одыли, Николай спотыкается на русских и начинает спорить: "Скажи честно, Советский Союз победил бы, если бы остался. Моджахеды, которые воевали против правительства и Советского Союза, теперь жалеют, потому что им больше никто не помогает". Одыля отмахивается и продолжает свой пламенный курс истории Афганистана: "Потом талибы пришли, но и они не победили. И никогда не победят. Потому что воюют против народа, и у них нечистая душа. Они красили в черный цвет окна, ходили по домам и ломали детские игрушки — как будто это грех. Если ребенок не мог молиться, они прямо на глазах у родителей стреляли ему в голову. Я по интернету смотрю, какие они жестокие люди. Я понимаю — вера. Я тоже верующая. Но показывать ее зачем? Ты докажи, что ты мусульманин!" Одыля коверкает некоторые русские слова, и мусульманин у нее становится "мусульмоном", а Краснодар — "краснодором".

Одыля ничего не знала о России, когда Быстровы решили покинуть Афганистан. "Я однажды увидела письмо мужу из России и удивилась, как такое можно читать. Как будто муравьев окунули в чернила и заставили бегать по бумаге", — рассказывает она. Скоропостижно поменяв Кабул на Кубань, беременная Одыля попала в станицу Некрасовское под Усть-Лабинском. Она рассказывает про паспортистку, которую раздражала иностранка, не говорящая по-русски. Возраст Одыли по российскому паспорту больше биологического на пять лет — она была согласна на любую цифру, лишь бы скорее уйти из паспортного стола. И про то, как трудно было адаптироваться к климату, природе или еде. "У нас в Кабуле был зоопарк, в котором жила одна свинья, — говорит она, произнося "зоопарк" как "зоопорк". — Это была единственная свинья на весь Афганистан, и я считала ее диким животным, экзотическим, как тигр или лев. И вот мы переехали в Некрасовское, я была беременна, встала ночью в туалет, а во дворе свинья хрюкает. Бегу домой испуганная, русские спрашивают Ислама: "Что она там увидела?" А я в ответ хрюкаю! Страшно было очень".

Когда прошел бытовой шок, наступила очередь шока культурного. "Меня все раздражало, — говорит Одыля. — Дома ты просыпаешься под "Аллах Акбар", тебе и будильник не нужен. Все живут дружно, и ты не чувствуешь, что рядом чужие люди. Никто никогда не закрывает двери на замок, а если какой-то человек падает на улице, все бегут его спасать — это совсем другие отношения. А как русские за столом сидят? Наливают, наливают, наливают, потом напиваются и начинают песни петь. Мы поем песни, но только на свадьбах и других праздниках — не за столом же! Ну я понимаю, другая культура. Пока ты научишься этому всему, нелегко".

"Я из столицы, а ты из кишлака!" — то и дело говорит Николаю Одыля. Тот усмехается. Для Быстрова адаптация тоже оказалась непростой задачей: за 13 лет отсутствия он так прочно врос в Афганистан, а его родина так сильно изменилась, что вместо возвращения он получил, наоборот, эмиграцию. Из родственников на Кубани осталась только сестра. Ни работы, ни денег Быстровы найти сразу не смогли. Помог Руслан Аушев и Комитет по делам воинов-интернационалистов — им подарили квартиру, потом предложили подработку. Николай на полгода снова превращался в Исламуддина, чтобы по заказу Комитета заниматься поисками останков пропавших без вести бывших "афганцев", а также живых, тех, кто, как и он сам, превратились за эти годы в настоящих афганцев. Сегодня известно о семи таких людях. У них сложившаяся жизнь, жены, дети и хозяйство, возвращаться на родину никто из них не собирается, и "нечего им в России делать", говорит Быстров. Впрочем, тут же спохватывается и излагает миссию Комитета: "Ну конечно, наша задача — всех вернуть".

Полгода в Афганистане заканчивались, и наступали месяцы без денег и работы. Устраиваться заново каждые полгода, чтобы потом снова увольняться и ездить в командировки, невозможно, поэтому последние четыре года Быстров в Афганистан не ездит. Он работает на одну из самых заметных афганских общин в России, краснодарскую. Разгружает фуры с игрушками, которыми те торгуют. Работа тяжелая и "не по возрасту", но другую искать пока не собирается. Мечтает, чтобы работа на Комитет стала постоянной, но у Комитета пока нет такой возможности — было время, когда у него вообще не находилось денег на экспедиции в Афганистан. И пока никто не сделал ему достойного предложения, Быстров, говорящий на фарси и пушту, знакомый со всеми полевыми командирами Северного Альянса и прошедший за Масудом весь Афганистан пешком, предпочитает грузить игрушки. Кажется, кроме зарплаты, краснодарские афганцы дают ему ощущение связи со второй, более значимой родиной. "Я с Афганистаном связан", — просто говорит он.

Пока Николай ездил в командировки по заданию Комитета, Одыля сидела дома с тремя детьми, торговала на рынке бижутерией, работала парикмахером и маникюршей. За это время она подружилась со всеми соседями, но частью сообщества так и не стала. "Я не хожу в Россию. Я хожу в больницу, в школу и домой, — говорит она. — Кто-то из земляков меня спрашивает: "Как ты там в России, язык выучила, ездишь везде?" Ты что, говорю, я вообще никуда не хожу и ничего не видела".

В прошлом году в их доме появился компьютер с интернетом, и Одыля восстановила постоянную связь с родными и с Афганистаном. Она постоянно общается по скайпу и в социальных сетях, ходит на форумы, где публикует свои мысли с помощью Google Переводчика. Одыля френдит меня в Facebook, и моя лента тут же покрывается поэтическими цитатами на фарси, фотоколлажами с розами и сердцами и изображениями блюд афганской кухни. Иногда там появляются фоторепортажи о нищих афганских детях или портреты Масуда. Но того Афганистана "золотого века", в который Быстровы хотели бы вернуться, больше не существует. Того, в котором женщина может разбираться в политике, но предпочитать домашнее хозяйство, быть мусульманкой, но носить короткие юбки, делать ремонт в квартире и постить в сетях поэзию на фарси. Они складывают такой Афганистан из кусочков воспоминаний, домашней афганской кухни, картинок с цитатами из Корана, развешанных по стенам их усть-лабинской квартиры.

Живя в замкнутом мире между школой, поликлиникой и рынком и в виртуальном мире социальных сетей, Одыля не знает русского слова "мигрант" и не чувствует никаких угроз в адрес своей мусульманской семьи. "Наоборот, мусульман все должны любить. Мы никого не обижаем, — говорит она. — Если кто-то сказал плохое слово, нам нельзя его повторять. Ну если руку на тебя поднимают, ты, конечно, должен защищаться". С самого начала дети воспитывались так, чтобы, не теряя родительской религии, вписываться в местную культуру и говорить без акцента. Их младший сын Ахмад танцует в детском казачьем ансамбле, средний сын Акбар только что закончил музыкальную школу, а Катя учится в медицинском колледже. Одыля собирается оформлять им афганское гражданство, но не хочет раньше времени учить их своему языку. Зато недавно дети начали изучать арабский по скайпу с учителем из Пакистана. "Потому что если ты не умеешь читать Коран, то зря ты вообще его учишь, — говорит Одыля. — Надо же понимать, что означает фраза "Ла лахи ила ллахи уа-Мухаммаду расуулу ллахи" ("Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммад его пророк" — прим. ред.)".

С момента переезда в Россию прошло восемнадцать лет. Два года назад у Одыли умерла мать. Вскоре после этого ее собственное здоровье стало ухудшаться — ее преследовали головные боли, частые обмороки. Хороших врачей, ради которых они когда-то покинули родину, в Усть-Лабинске нет, а платные приемы в Краснодаре Быстровым не по карману. В прошлом году с помощью Комитета Одыля съездила в Москву на обследование. Врачи, помимо прочих хворей, диагностировали депрессию и рекомендовали съездить на родину, но Быстров пока не решается ее отпускать. В этом году они всей семьей собираются впервые доехать до моря — ехать примерно 160 километров.

9 сентября 2001 года, за два дня до теракта в Нью-Йорке, к Масуду пришли очередные люди с телекамерами. Исламуддин к тому моменту уже шесть лет жил в России. Журналисты оказались смертниками, и Масуд взорвался. Для Быстрова его смерть оказалось главной в жизни трагедией. Он часто говорит журналистам, что если бы не уехал, то смог бы предотвратить смерть Масуда. Впрочем, если бы не Масуд, то Николай не женился бы на Одыле и не уехал. Вероятно, его бы вообще убили вскоре после пленения. Выходит, национальный герой Афганистана, с его нехарактерным для моджахедов гуманизмом, собственноручно лишил историю счастливого конца. Не только свою собственную, но и историю страны, которая теперь почти полностью находится под контролем талибов.

На следующий день после нашей первой встречи краснодарские работодатели срочно вызвали Быстрова разгружать фуру, и он лишился единственного выходного на неделе. Мне пора было улетать, поэтому остаток разговора мы провели по скайпу. Спрашиваю, кто убил Масуда. Николай мотает головой и делает знаки руками — мол, знаю, но не скажу. Напоследок прошу Одылю сфотографировать мужа и прислать фотографии. "Она в компьютерах лучше разбирается, чем я, — снова заглядывает в скайп жены Быстров. — Я только убивать умею".

Камни