Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Ариа́дна Серге́евна Эфро́н (5 сентября , Москва - 26 июля , Таруса) - переводчица прозы и поэзии, мемуарист, художница, искусствовед, поэтесса (оригинальные стихи, кроме написанных в детстве, при жизни не печатались); дочь Сергея Эфрона и Марины Цветаевой .

Биография

Родители и близкие называли Ариадну Алей ; ей посвящено большое число стихотворений Цветаевой (включая цикл «Стихи к дочери»), сама Аля с раннего детства писала стихи (20 стихотворений опубликованы матерью в составе своего сборника «Психея»), вела дневники, поражающие оригинальностью и глубиной. В 1922 году выехала с матерью за границу. С 1922 по 1925 годы жила в Чехословакии , с 1925 по 1937 годы - во Франции , откуда 18 марта 1937 года первой из семьи вернулась в СССР .

Сотрудничала во французских журналах «Россия сегодня» («Russie d’Aujourd’hui »), «Франция - СССР» («France - URSS» - magazine), «Для Вас» («Pour-Vous»), а также в журнале на русском языке «Наш Союз», издававшемся парижским «Союзом возвращенцев на Родину» (статьи, очерки, переводы, иллюстрации). Переводила на французский Маяковского и других советских поэтов.

После возвращения в СССР работала в редакции советского журнала «Revue de Moscou» (на французском языке); писала статьи, очерки, репортажи, делала иллюстрации, переводила.

27 августа 1939 года была арестована органами НКВД и осуждена по статье 58-6 (шпионаж) Особым совещанием на 8 лет исправительно-трудовых лагерей ; под пытками вынуждена была дать показания против отца . О гибели родителей в г. (мать покончила с собой в эвакуации в Елабуге , отец расстрелян) узнала не сразу.

После освобождения в 1948 году работала в качестве преподавателя графики в Художественном училище в Рязани . Жажду общения с друзьями - после долгих лет изоляции - скрашивала активная переписка с ними, в том числе, и с Борисом Пастернаком , который посылал ей новые стихи и главы из «Доктора Живаго» . Находясь под сильным впечатлением книги, она писала автору :

Была вновь арестована 22 февраля 1949 года и приговорена, как ранее осужденная, к пожизненной ссылке в Туруханский район Красноярского края . Благодаря полученной во Франции «кормящей» специальности работала в Туруханске в качестве художника-оформителя местного районного дома культуры. Оставила серию акварельных зарисовок о жизни в ссылке, часть из которых впервые опубликована только в 1989 году .

В 1955 году была реабилитирована за отсутствием состава преступления. Вернулась в Москву.

С молодости у Ариадны Сергеевны было больное сердце, она перенесла несколько инфарктов .

Скончалась А. С. Эфрон в тарусской больнице от обширного инфаркта 26 июля 1975 года . Похоронена на кладбище г. Тарусы.

Подготовила к печати издания сочинений матери. Была хранительницей её архива, оставила воспоминания, опубликованные в журналах «Литературная Армения» и «Звезда» . Много работала над стихотворными переводами, в основном с французского (Виктора Гюго , Шарля Бодлера , Поля Верлена , Теофиля Готье и др.). Писала оригинальные стихи, опубликованные только в 1990-е годы.

Муж («мой первый и последний муж») - Самуил Давидович Гуревич (в семье известный как Муля; 1904-1952, расстрелян), журналист, переводчик, главный редактор журнала «За рубежом» . Детей у Ариадны Эфрон не было.

Издания

Письма из ссылки. Ариадна Эфрон Б.Пастернаку. - Paris, YMCA-PRESS, 1982. - 182 с. - ISBN 2-85065-012-9
Эфрон А. С. . - М.: Советский писатель , . - 480 с., 100 000 экз. - ISBN 5-265-00670-2
Эфрон А. С. А душа не тонет. Письма 1942-1975. Воспоминания. - М.: Культура, 1996
Эфрон Ариадна «Рисунок. Акварель. Гравюра» / Составление, подготовка текста, подготовка иллюстраций, примечания Р. Б. Вальбе . - М.: Возвращение , . - 72 с. - ISBN 5-88149-134-3
Эфрон А. С. «История жизни, история души» [в 3-х томах] / Сост., подг. текста, подг. ил., прим. Р. Б. Вальбе . - М.: Возвращение , . Том 1: Письма 1937-1955. Том 2: Письма 1955-1975. Том 3: Воспоминания, проза, стихи, устные рассказы, переводы. - 1192 с. - ISBN 978-5-7157-0166-4; ISBN 978-5-7157-0167-1; ISBN 978-5-7157-0168-8
Эфрон А. С. ; Федерольф А. Мироедиха. Рядом с Алей. - М.: Возвращение , . - 368 с. - ISBN 5-7157-0063-9
Эфрон А. С. Жизнь есть животное полосатое. Письма к Ольге Ивинской и Ирине Емельяновой (1955-1975). - М.: Студия ВИГРАФ, . - 276 с. - ISBN 5-94437-004-1
Эфрон А. С. Моей зимы снега. Воспоминания, рассказы, письма, стихи, рисунки. - М.: Новости, . - 936 с. - ISBN 5-88149-212-9
Эфрон А. С. ; Федерольф А. Непринудительные работы. Efron, Ariadna . Unforced labors: the memoirs of Ada Federolf and selected prose of Ariadna Efron . - M.: Vozvrashchenie , . - 412 p. - ISBN 5-7157-0201-1
Аленькины вещи. - М.: Возвращение , . - 42 с. - ISBN 978-5-715701-70-8
Нить Ариадны. - М.: Дом-музей Марины Цветаевой , . - 40 с. - ISBN 978-5-93015-101-5
Эфрон А. С. ; Федерольф А. «А жизнь идёт, как Енисей…». Рядом с Алей. - М.: Возвращение , . - 408 с. - ISBN 978-5-7157-0234-0
Efron, Ariadna . No Love Without Poetry: The Memoirs of Marina Tsvetaeva’s Daughter. M, . - 224 p. - ISBN 0-8101-2589-7
Эфрон А. С. Книга детства: Дневники Ариадны Эфрон, 1919–1921. - М.: Русский путь , 2013. - ISBN 978-5-85887-435-5

Напишите отзыв о статье "Эфрон, Ариадна Сергеевна"

Примечания

Литература

Емельянова И. Легенды Потаповского переулка: Б. Пастернак. А. Эфрон. В. Шаламов: Воспоминания и письма. - М.: Эллис Лак, 1997. (фр. пер. - 2002)

Ссылки

в «Журнальном зале »

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Эфрон, Ариадна Сергеевна

Весело щебетавший свою любимую песенку Белояр вдруг замолк, как это всегда случалось, стоило ему войти в знакомую пещеру. Мальчик не понимал, что заставляло его вести себя именно так, но как только они входили внутрь – всё его весёлое настроение куда-то испарялось, и оставалась в сердечке только печаль...
– Скажи мне, дедушка, а почему здесь всегда убивали? Это место очень печальное, я это «слышу»... Давай уйдём отсюда дедушка! Мне оно очень не нравится... Здесь всегда пахнет бедой.
Малыш боязливо передёрнул плечиками, будто и, правда, почувствовав какую-то беду. Светодар печально улыбнулся и крепко обняв мальчика, хотел уже выйти наружу, как у входа в пещеру неожиданно появились четверо незнакомых ему человек.
– Вас не приглашали сюда, незваные. Это семейная печальня, и сюда запрещён вход посторонним. Уходите с миром, – тихо произнёс Светодар. Он тут же горько пожалел, что взял с собой Белояра. Малыш испуганно жался к деду, видимо чувствуя нехорошее.
– Что ж, как раз это и есть подходящее место!.. – нагло захохотал один из незнакомцев. – Не придётся ничего искать...
Они начали окружать безоружную пару, явно стараясь пока не приближаться.
– Ну, прислужник Дьявола, покажи нам свою силёнку! – храбрились «святые войны». – Что, не помогает твой рогатый господин?
Незнакомцы нарочито себя злили, стараясь не поддаваться страху, так как про невероятную силу Огненного Учителя видимо были наслышаны достаточно.
Левой рукой Светодар легко задвинул малыша за спину, а правую протянул к пришедшим, как бы загораживая вход в пещеру.
– Я предупредил вас, остальное ваше дело... – сурово произнёс он. – Уходите и с вами ничего плохого не случится.
Четверо вызывающе загоготали. Один из них, самый высокий, вытащив узкий нож, нагло им размахивая пошёл на Светодара... И тут Белояр, испуганно пискнув, вывернулся из державших его дедушкиных рук, и пулей метнувшись к человеку с ножом, начал больно колотить по его коленям подхваченным на бегу увесистым камушком. Незнакомец взревел от боли и, как муху, отшвырнул мальчика от себя подальше. Но беда-то была в том, что «пришедшие» всё ещё стояли у самого входа в пещеру... И незнакомец швырнул Белояра именно в сторону входа... Тонко закричав, мальчик перевернулся через голову, и лёгким мячиком полетел в пропасть... Это заняло всего несколько коротких секунд, и Светодар не успел... Ослепший от боли, он протянул руку к ударившему Белояра человеку – тот, не издав ни звука, пролетел в воздухе пару шагов и грохнувшись головой об стенку, грузным мешком съехал на каменный пол. Его «напарники», видя столь печальный конец своего вожака, кучей попятились во внутрь пещеры. И тут, Светодар сделал одну-единственную ошибку... Желая увидеть жив ли Белояр, он слишком близко пододвинулся к обрыву и лишь на мгновение отвернулся от убийц. Тут же один из них, молнией подскочив сзади, нанёс ему в спину резкий удар ногой... Тело Светодара улетело в бездну следом за маленьким Белояром... Всё было кончено. Не на что было больше смотреть. Подлые «человечки» толкая друг друга, быстренько убрались из пещеры...
Какое-то время спустя, над обрывом у входа появилась белокурая маленькая головка. Ребёнок осторожно вылез на краешек уступа, и увидев, что внутри никого нет, горестно зарыдал... Видимо, весь дикий страх и обида, а может быть и ушибы, вылились водопадом слёз, смывая пережитое... Он плакал горько и долго, сам себе приговаривая, злясь и жалея, будто дедушка мог услышать... будто мог вернуться, чтобы его спасти...
– Я же говорил – эта пещера злая!.. Я говорил... говорил тебе! – судорожно всхлипывая, причитал малыш – Ну почему ты меня не послушал! И что мне теперь делать?.. Куда мне теперь идти?..
Слёзы лились по грязным щёчкам жгучим потоком, разрывая маленькое сердечко... Белояр не знал, жив ли ещё его любимый дедушка... Не знал, вернутся ли обратно злые люди? Ему просто было до дикости страшно. И не было никого, чтобы его успокоить... никого, чтобы защитить...
А Светодар неподвижно лежал на самом дне глубокой щели. Его широко распахнутые, чистые голубые глаза, ничего не видя, смотрели в небо. Он ушёл далеко-далеко, где ждала его Магдалина... и любимый отец с добрым Раданом... и сестрёнка Веста... и его нежная, ласковая Маргарита с дочкой Марией... и незнакомая внучка Тара... И все-все те, кто давно погиб, защищая свой родной и любимый мир от нелюди, называвшей себя человеками...
А здесь, на земле, в одинокой пустой пещере, на кругленьком камушке, сгорбившись, сидел человек... Он выглядел совсем ещё маленьким. И очень напуганным. Горько, надрывно плача, он яростно растирал кулачками злые слёзы и клялся в своей детской душе, что вот придёт такой день, когда он вырастет, и тогда уж он обязательно поправит «неправильный» мир взрослых... Сделает его радостным и хорошим! Этим человечком был Белояр... великий потомок Радомира и Магдалины. Маленький, потерянный в мире больших людей, плачущий Человек…

Всё услышанное из уст Севера затопило в очередной раз моё сердце печалью… Я снова и снова спрашивала себя – неужели все эти невосполнимые потери закономерны?.. Неужто не существует пути, чтобы избавить мир от нечисти и злобы?!. Вся эта страшная машина глобального убиения заставляла стыть в жилах кровь, не оставляя надежды на спасение. Но в то же время, мощный поток живительной силы втекал откуда-то в мою израненную душу, открывая в ней каждую клеточку, каждый вздох на борьбу с предателями, трусами и подлецами!.. С теми, кто убивал чистых и смелых, не стесняясь, любыми средствами, только бы уничтожить каждого, кто мог оказаться для них опасным…
– Расскажи мне ещё, Север! Расскажи мне, пожалуйста, про Катар… Сколько прожили они без своей Путеводной Звезды, без Магдалины?
Но Север вдруг почему-то заволновался и напряжённо ответил:
– Прости меня, Изидора, но, думаю, я расскажу тебе всё это позже… Я не могу здесь оставаться более. Прошу тебя, держись мой друг. Что бы ни случилось – постарайся быть сильной…
И, мягко растаяв, ушёл «дуновением»...
А на пороге уже снова стоял Караффа.
– Ну что ж, Изидора, надумали ли что-то порассудительнее? – не поздоровавшись, начал Караффа. – Я очень надеюсь, что эта неделя образумит Вас и мне не придётся прибегать к самым крайним мерам. Я ведь говорил Вам совершенно искренне – мне не хочется причинять вред Вашей прекрасной дочери, скорее наоборот. Я был бы рад, если бы Анна и дальше училась и познавала новое. Она пока ещё слишком вспыльчива в своих поступках и категорична в своих суждениях, но в ней живёт огромный потенциал. Можно только представить, на что она была бы способна, если позволить ему правильно раскрыться!.. Как Вы на это смотрите, Изидора? Ведь для этого мне нужно всего лишь Ваше согласие. И тогда снова у Вас будет всё хорошо.
– Не считая смерти моего мужа и отца, не так ли, Ваше святейшество? – горько спросила я.
– Ну, это было непредвиденным осложнением (!..). И ведь у Вас ещё остаётся Анна, не забывайте этого!
– А почему у меня должен вообще кто-то «оставаться», Ваше святейшество?.. У меня ведь была чудесная семья, которую я очень любила, и которая являлась для меня всем на свете! Но Вы её уничтожили… всего лишь из-за «непредвиденного осложнения», как Вы только что выразились!.. Неужели живые люди и впрямь не имеют для Вас никакого значения?!
Караффа расслабленно опустился в кресло и совершенно спокойно произнёс:
– Люди интересуют меня лишь настолько, сколь послушны они нашей святейшей церкви. Или сколь неординарны и необычны их умы. Но таковые попадаются, к сожалению, очень редко. Обычная же толпа не интересует меня вообще! Это сборище мало мыслящего мяса, которое не годится более ни на что, кроме как на выполнение чужой воли и чужих приказов, ибо их мозг не в состоянии постичь даже самую примитивную истину.
Даже зная Караффу, я чувствовала, как у меня от волнения закружилась голова... Как же возможно было жить, думая такое?!.
– Ну, а одарённые?.. Вы ведь боитесь их, Ваше святейшество, не так ли? Иначе Вы бы так зверски не убивали их. Скажите, если Вы всё равно в конце сжигаете их, то зачем же так бесчеловечно их мучить ещё до того, как взойдут на костёр? Неужели для Вас недостаточно того зверства, которое Вы творите, сжигая живьём этих несчастных?..
– Они должны покаяться и признаться, Изидора! Иначе их душа не очистится, несмотря на то, что я предам их пламени святого костра. Они обязаны избавиться от зарождения в них дьявола – должны избавиться от своего грязного Дара! Иначе их душа, придя на Землю из тьмы, снова окунётся в такую же тьму... И я не смогу выполнить свой долг – присоединить их падшие души к Господу Богу. Понимаете ли Вы это, Изидора?!
Нет, я не понимала... так как это был самый настоящий бред крайне сумасшедшего человека!.. Непостижимый мозг Караффы был для меня загадкой за семью самыми тяжёлыми замками... И постичь эту загадку, по-моему, не мог никто. Иногда святейший Папа казался мне умнейшим и образованнейшим человеком, знающим намного больше, чем любой ординарный начитанный и образованный человек. Как я уже говорила раньше, он был чудесным собеседником, блиставшим своим цепким и острым умом, который полностью подчинял себе окружавших. Но иногда... то, что он «изрекал» не было похоже на что-нибудь нормальное или понятное. Где же находился в такие минуты его редкий ум?..

(дочь Ариадна Сергеевна Эфрон)

Марина Ивановна Цветаева:

Аля - Ариадна Эфрон - родилась 5-го сентября 1912 г. в половину шестого утра, под звон колоколов.

Девочка! - Царица бала,

Или схимница, - Бог весть!

Сколько времени? - Светало.

Кто-то мне ответил: - Шесть.

Чтобы тихая в печали,

Чтобы нежная росла, -

Девочку мою встречали

Ранние колокола.

Я назвала ее Ариадной, вопреки Сереже, который любит русские имена, папе, который любит имена простые («Ну, Катя, ну, Маша, - это я понимаю! А зачем Ариадна?»), друзьям, которые находят, что это «салонно».

Семи лет от роду я написала драму, где героиню звали Антрилией.

От Антрилии до Ариадны, -

Назвала от романтизма и высокомерия, которые руководят всей моей жизнью.

Ариадна. - Ведь это ответственно! -

Именно потому .

Мария Ивановна Кузнецова:

Аля была умным ребенком, и мне всегда казалось, что она с самого раннего детства чувствовала разницу между Мариной и остальными, кого она знала. Детским чутьем она рано учуяла жизненный масштаб Марины и цену ей. Поэтому в отношении к матери у нее было обожание

Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942), поэт, критик, эссеист, переводчик. Подружился с Цветаевой в 1920-е гг. в Москве, дружеские отношения поэтов сохранялись и после эмиграции из России:

Марина живет одна с своей семилетней девочкой Алей, которая видит ангелов, пишет мне письма, самые красивые из девических писем, какие я только получал когда-либо в жизни, и пишет стихи совершенно изумительные. Припоминаю сейчас одно, которое могло бы быть отмечено среди лучших японских троестрочий:

Корни сплелись,

Ветви сплелись.

Лес любви.

<…> Я возвращаюсь домой, Аля идет со мною. «Я хочу навестить Миррочку» (Мирра - дочь К. Д. Бальмонта. - Сост.). Метель стихла. В потеплевшем и успокоенном воздухе медленно падают и крутятся пушистые белые хлопья и целым дождем, но не влажным, отдельные звездочки снежинок. Снежинки вьются и падают на ресницы. Але трудно смотреть.

Ее маленькая ручка в моей руке. Она улыбается. Вдруг она поднимает мою руку к своему лицу и прижимает ее к своим губам.

Каждый раз, когда я вас вижу, - говорит она вполголоса, - я вижу высокого принца.

Аля, - отвечаю я, - хотите выйти за меня замуж?

Этого не может быть, - говорит она.

Я слишком маленькая.

А когда вырастете?

Этого не может быть, - настаивает она загадочно.

Но почему же?

Она не хочет говорить.

Потому что я буду тогда слишком старый?

Аля смотрит застенчиво и лукаво.

Нет, вы, пожалуй, тогда не захотите. Мы улыбаемся друг другу очень доверчиво и ласково. Снежинки совсем опушили нас, и дома кругом стали красивые и сказочные.

И потом, - добавляет Аля с большой серьезностью, - вы слишком мало меня знаете. Вы не знаете, какая я в домашнем быту .

Борис Константинович Зайцев (1881–1972), писатель, переводчик, мемуарист:

Как дочь поэтессы и девочка вообще даровитая, Аля вначале и вела себя поэтессой: видела необыкновенные сны, сочиняла стихи («Под цыганской звездою любви», - ей было лет семь, она отлично подражала Марине).

Сидя утром в столовой за кофе с моей матерью, она рассказывала, что во сне видела три пересекающихся солнца, над ними ангелов, они сыпали золотые цветы, а внизу шла Марина в короне с изумрудами.

Нет, знаешь, у нас дети таких поэтических снов не видят. Или ты каши слишком много на ночь съела, или просто выдумываешь.

На другой день, за этим же кофе, Аля рассказывала новый сон. Но теперь это был просто Климка, вез навоз в двуколке.

Вот это другое дело .

Аля - девочка с золотым сердцем. Она самоотверженно привязана к М<арине> и ко мне. Готова ото всего отказаться, от самых дорогих ей вещей, чтобы доставить нам радость, подарить что-нибудь. Прекрасно пишет (совсем необычайно), я бы сказал, что это ее призвание, если бы ее больше тянуло к тетради. Страстно любит читать. Книги проглатывает и запоминает до мелочей. Рисует так, что знакомые и друзья только рты разевают, открывая ее альбомы. Но здесь то же что и в писании. Страстной воли, страстного тяготения к карандашу нет. Вообще в ней с некоторых пор (с самого приезда из России) - полное отсутствие воли, даже самой раздетской. Если ей нужно выучить несколько французских слов, то она может просидеть с ними с самого утра до вечера. Она рассеивается от малейшего пустяка и волевым образом сосредоточиться не умеет. Внимание ее пассивно. От книги она не будет отрываться целыми днями, но именно потому, что книга ее берет, а не она книгу. Какое-то медиумическое состояние. Это отразилось и на ее внешности.

Она очень полна и это портит ее. Но ей трудно живется. Она много помогает по хозяйству, убирает комнаты, ходит в лавочку, чистит картофель и зелень, моет посуду, нянчит мальчика и т. д., и т. д. Тяжесть быта навалилась на нее в том возрасте, когда нужно бы ребенка освобождать от него .

Марина Ивановна Цветаева. Из письма Р. Н. Ломоносовой. Париж, Медон, 12 сентября 1929 г.:

Аля (Ариадна), дитя моего детства, скоро 16 лет, чудная девочка, не Wunder-Kind, a wunder-bares Kind, проделавшая со мной всю Советскую (1917 г. -1922 г.) эпопею. У меня есть ее 5-летние (собственноручные) записи, рисунки и стихи того времени (6-летние стихи в моей книжке «Психея», - «Стихи дочери», которые многие считают за мои, хотя совсем не похожи). Сейчас выше меня, красивая, тип скорее германский - из Kinder-Walhalla.-Два дара: слово и карандаш (пока не кисть), училась этой зимой (в первый раз в жизни) у Натальи Гончаровой, т. е. та ей давала быть. - И похожа на меня и не-похожа. Похожа страстью к слову, жизнью в нем (о, не влияние! рождение), непохожа - гармоничностью, даже идилличностью всего существа (о, не от возраста! помню свои шестнадцать) .

Галина Семеновна Родионова:

Алечка в трудные зимы в Париже, когда не мог работать больной отец, вязала на продажу шарфы, шапочки, варежки и тем помогала кое-как сводить концы с концами более чем скромного бюджета. А Аля была прелестной девушкой, сверкающая свежестью, вся какая-то чистая, как новая куколка, и очень естественная. Она отличалась от своих сверстниц тем, что не гримировалась, носила простое светлое платье с очень короткими рукавами. Белые красивые девичьи руки. Ходила в Фавьере босиком. Это босоножье очень ей шло: такая вот сказочная, светлая «принцесса-босоножка», она и по лесу пыталась ходить босиком, и по каменистым тропам .

Марк Львович Слоним:

Когда Аля была маленькой девочкой и писала стихи, МИ была в восторге и гордилась необыкновенной дочерью: похожа на мать. Но с годами черты вундеркинда стерлись, и Аля выросла совершенно нормальной девочкой. «Она просто умная», - говорила МИ с явным сожалением. От матери она унаследовала упорство, несомненное чувство поэзии и вспышки иронического юмора, некоторую замкнутость и несколько жесткий и ревнивый характер. Я помню Алю, когда в 1931 году ей исполнилось восемнадцать лет. Это была взрослая девушка, далеко не избалованная жизнью. Знакомые МИ на нее обращали мало внимания - и это ее раздражало. Она помогала матери, чем могла, но без большой охоты, втайне ее очень любила - несмотря на постоянные ссоры и стычки. Она - естественно - хотела быть самостоятельной, идти своей дорогой - авторитет МИ давил ее, устремления и интересы МИ не совпадали с ее собственными, гармонии в их отношениях не было. Под влиянием Сергея Яковлевича, все более и более тяготевшего к Советскому Союзу, Аля уже с 1933 года стала помышлять о возвращении на родину, и из-за этого возникали новые размолвки с матерью .

Марина Ивановна Цветаева. Из письма В. Н. Буниной. Кламар, 28 апреля 1934 г.:

Аля окончательно отлепилась от дома, с увлечением выполняет в чужом доме куда более трудную, чем в своем, берущую все время, весь день, тогда как дома у нее оставалось добрые? на себя. Причем работает отлично, а дома разводила гомерическое свинство, к<отор>ое, разбирая, обнаруживаю постепенно: комья вещей под всякими кроватями, в узлах, чистое с грязным, как у подпольных жителей, не буду описывать - тошнит.

Достаточно сказать Вам, что три дня сряду жгу в плите, порезал на куски, ее куртки, юбки, береты, равно как всякие принадлежности С. Я., вроде пражских, иждивенских еще, штанов и жилетов, заживо сожранных молью - нафталина они оба не признают, издеваются надо мной, все пихают в сундуки нечищенное и непереложенное, и, в итоге - залежи молиных червей, живые гнезда - и сквозные вещи, которые только и можно, что мгновенно сжечь. Вода кипит - надо стирать, а сушить негде: одно кухонное окно. В перерыве бегаю за Муром и вожу его гулять - и сама дышу, с содроганием думая об очередном «угле», из которого: одна нога примуса, одинокая эспадрилья (где пара?), комок Алиных вылезших волос, к<отор>ые хранит!!! неописуемого вида ее «белье» и пять бумажных мешков с бутербродами, к<отор>ые ей давала с собой на 4 ч. - зеленое масло, зеленое мясо, зеленый хлеб (все это она потихоньку выкидывала, предпочитая, очевидно, «круассан» в кафе, - меня легко обмануть!). Понимаете, Вера, из всех углов, со всех полок, из-за всех шкафов, из-под всех столов - такое. Неизбывное.

И какое ужасное действие на Мура я в вечной грязи, вечно со щеткой и с совком, в вечной спешке, в вечных узлах, и углах, и углях-живая помойка! И с соответствующими «чертями» - «А, черт! еще это! а ччче-ерт!», ибо смириться не могу, ибо все это - не во имя высшего, а во имя низшего, чужой грязи и лени.

Мур - Людовиков Святых и - Филиппов - я - из угла, из лужи - свое. Прискорбный дуэт, несмолкаемый .

Марина Ивановна Цветаева. Из письма В. Н. Буниной. Париж, Ване, 22 ноября 1934 г.:

Если все мои письма - между нами, то это - совсем между нами, потому что это - мое фиаско, а я не хочу, чтобы меня жалели. Судить будут - все равно. Отношения мои с Алей, как Вы уже знаете, последние годы верно и прочно портились. Ее линия была - бессловесное действие. Всё наперекор и все молча. (Были и слова, и страшно-дерзкие, но тогда тихим был - тон. Но - мелкие слова, ни одного решительного.)

Отец ее во всем поддерживал, всегда была права - она, и виновата - я, даже когда она, наступив в кошелку с кошачьим песком и, естественно, рассыпав, две недели подряд - так и не подмела, топча этот песок ежеминутно, ибо был у выходной двери. Песок-песчинка, всё было так.

Летом она была на море, у нем<ецких> евреев, и, вернувшись, дней десять вела себя прилично - по инерции. А потом впала в настоящую себя: лень, дерзость, отлынивание от всех работ и непрерывное беганье по знакомым: убеганье от чего бы то ни было серьезного: от собственного рисованья (были заказы мод), как от стирки собственной рубашки. Когда она, после лета, вернулась, я предложила ей год или два свободы, не-службы, чтобы окончить свою школу живописи (училась три года и неожиданно ушла служить к Пшронскому, где дослужилась до постоянных обмороков от малокровия и скелетистой худобы: наследственность у нее отцовская), итак, предложила ей кончить школу (где была лучшей ученицей и училась бесплатно) и получить аттестат. - Да, да, отлично, непременно позвоню… (Варианты: пойду, напишу…) Прошло 7 недель, - не пошла, не позвонила, не написала. Каждый вечер уходила - то в гости, то в кинемат<ограф>, то - гадать, то на какой-то диспут, все равно куда, лишь бы - и возвращалась в час. Утром не встает, днем ходит сонная и злая, непрерывно дерзя. Наконец, я: - Аля, либо школа, либо место, ибо так - нельзя: работаем все, работают - все, а так - бессовестно.

Третьего дня возвращается после свидания с какими-то новыми людьми, ей что-то обещавшими. Проходит в свою комнату, садится писать письмо. Я - ей: - Ну, как? Есть надежда на заработок? Она, из другой комнаты - Да, нужны будут картинки и, иногда, статейки. 500 фр. в месяц. Но для этого мне придется снять комнату в городе.

Я, проглотив , но, по инерции (деловой и материнской) продолжая: - Но на 500 фр. ты не проживешь. Комната в П<ариже> - не меньше 200 фр., остается 300 - на всё: еду, езду, стирку, обувь, - и т. д. Зачем же тебе комната, раз работа как раз на дому? Ведь - только отвозить. - Нет, у меня будет занят весь день, и, вообще, дома всегда есть работа (NB! если бы Вы видели запущенность нашего! т. е. степень моей нетребовательности), а это меня будет… отвлекать. Вера, ни слова, ни мысли обо мне, ни оборота. «Снять комнату». Точка.

Она никогда не жила одна, - в прошлом году служила, но жила дома, летом была в семье. Она отлично понимает, что это не переезд в комнату, а уход из дому - навсегда: из «комнат» - не возвращаются. И хоть бы слово: - Я хочу попробовать самостоятельную жизнь. Или: - Как вы мне советуете, брать мне это место? (Места, по-моему, никакого, но даже если бы…) Но - ничего. Стена заведомого решения. Вера, она любила меня лет до четырнадцати - до ужаса. Я боялась этой любви, ВИДЯ, что умру - умрет. Она жила только мною. И после этого: всего ее раннего детства и моей такой же молодости, всего совместного ужаса Сов<етской> России, всей чудной Чехии вместе, всего Муриного детства: медонского сновиденного парка, блаженных лет (лето) на море, да всего нашего бедного медонско-кламарского леса, после всей совместной нищеты в ее - прелести (грошовых подарков, жалких и чудных елок, удачных рынков и т. д.) - без оборота.

Очень повредила мне (справедливей было бы сказать: ей) Ширинская, неуловимо и непрерывно восстанавливавшая ее против моего «тиранства», наводнявшая уши и душу сплетнями и пересудами, знакомившая с кем-попало, втягивавшая в «партию» Ширинского - ей Аля была нужна как украшение, а м. б. немножко и как моя дочь - льстившая ей из всех сил, всё одобрявшая (система!) и так мечтавшая ее выкрасить в рыжий цвет. С Ш<ирин>ской я, почуяв, даже просто увидев на Але, раззнакомилась с полгода назад, несмотря на все ее попытки удержать. (Ей все нужны!) Но Аля продолжала бывать и пропадать. Еще - служба у Гавронского и дружба с полоумной его ассистенткой, бывшей (по мужу) Волконской, глупой и истерической институткой, влюбившейся в Алю институтской любовью, - с ревностью, слезами, телеграммами, совместными гаданьями, и т. д. (Ей 36 лет, Але - только что - 21.) А еще - ПАРИЖ: улица, берет на бок, комплименты в метро, роковые женщины в фильмах, Lu et Vu с прославлением всего советского, т. е. «свободного»…

Вера, поймите меня: если бы роман, любовь, но - никакой любви, ей просто хочется весело проводить время: новых знакомств, кинематографов, кафе, - Париж на свободе. Не сомневаюсь (этой заботы у меня нет), что она отлично устроится: она всем -без исключения - нравится, очень одарена во всех отношениях: живопись, писание, рукоделие, всё умеет - и скоро, конечно, будет зарабатывать и тысячу. Но здоровье свое - загубит, а может быть - и душу.

Теперь - судите.

Я в ее жизнь больше не вмешиваюсь. Раз - без оборота, то и я без оборота. (Не только внешне, но внутри.) Ведь обычными лекарствами необычный случай - не лечат. Наш с ней случай был необычный и м. б. даже - единственный. (У меня есть ее тетради.)

Да и мое материнство к ней - необычайный случай. И, всё-таки, я сама. Не берите эту необычайность как похвалу, о чуде ведь и народ говорит: Я - чудо; ни добро, ни худо.

Ведь если мне скажут: - так - все, и так - всегда, это мне ничего не объяснит, ибо два семилетия (это - серьезнее, чем «пятилетки») было не как все и не как всегда. Случай - из ряду вон, а кончается как все. В этом- тайна. И - «как все» - дурное большинство, ибо есть хорошее, и в хорошем - так не поступают. Какая жесткость! Сменить комнату, все сводить к перевозу вещей. Я, Вера, всю жизнь слыла жесткой, а не ушла же я от них- всю жизнь, хотя, иногда, КАК хотелось! Другой жизни, себя, свободы, себя во весь рост, себя на воле, просто - блаженного утра без всяких обязательств. 1924 г., нет, вру - 1923 г.! Безумная любовь, самая сильная за всю жизнь - зовет, рвусь, но, конечно, остаюсь: ибо - С. - и Аля, они, семья, - как без меня?! - «Не могу быть счастливой на чужих костях» - это было мое последнее слово. Вера, я не жалею. Это была - я. Я иначе - просто не могла. (Того любила - безумно.) Я 14 лет, читая Анну Каренину, заведомо знала, что никогда не брошу «Сережу». Любить Вронского и остаться с «Сережей». Ибо не-любить - нельзя, и я это тоже знала, особенно о себе. Но семья в моей жизни была такая заведомость, что просто и на весы никогда не ложилась. А взять Алю и жить с другим - в этом, для меня, было такое безобразие, что я бы руки не подала тому, кто бы мне это предложил.

Я это Вам рассказываю к тому, чтобы Вы видели, как эта Аля мне дорого далась <…> .

Марина Ивановна Цветаева. Из письма В. Н. Буниной. Париж, Ване, 11 февраля 193 5 г.:

Я сейчас внешне закрепощена и душевно раскрепощена: ушла - Аля, и с нею относительная (последние два года - насильственная!) помощь, но зато и вся нестерпимость постоянного сопротивления и издевательства. После нее я - вот уже 10 дней - все еще выношу полные углы и узлы тайной грязи, всё, годами скрытое от моих доверчивых я близоруких глаз. Были места в кухне, не подметенные ни разу. Пуды паутины (надела очки!) - и всё такое. Это было - жесточайшее и сокровенно-откровеннейшее наплевание на дом. Сор просто заметался (месяцами!) под кровать, тряпки гнили, и т. д. - Ох! - Ушла «на волю», играть в какой-то «студии», живет попеременно то у одних, то у других, - кому повяжет, кому подметет (это для меня возмутительней всего, после такого дома!) - всех очарует… Ибо совершенно кругла, - ни угла. <…>

Ушла внезапно. Утром я попросила сходить Муру за лекарством - был день моего чтения о Блоке и я еще ни разу не перечла рукописи - она сопротивлялась: -Да, да… И через 10 мин<ут> опять: - Да, да… Вижу - сидит штопает чулки, потом читает газету, просто - не идет. - «Да, да… Вот когда то-то и то-то сделаю - пойду…»

Но было - куда, ибо 10 раз предупредив, чтобы прекратила - иначе дам пощечину - на 11 раз: на фразу: «Вашу лживость все знают» - дала. - «Не в порядке взрослой дочери, а в порядке всякого, кто бы мне это сказал - вплоть до Президента Республики». (В чем - клянусь.)

Тогда С. Я., взбешенный (НА МЕНЯ) сказал ей, чтобы она ни минуты больше не оставалась, и дал ей денег на расходы.

Несколько раз приходила за вещами. Книг не взяла- ни одной. - Дышу. - Этот уход - навсегда. Жить с ней уже не буду никогда. Терпела до крайности. Но, Вера, я не бальмонтова Елена, которой дочь буквально (а м. б. и физически!) плюет на голову. Я, в конце концов - трезва: ЗА ЧТО?

Моя дочь - первый человек, который меня ПРЕЗИРАЛ. И, наверное - последний. Разве что - ее дети. Родство для меня - ничто. Т. е. внутри - ничто. Терпя годы, я внутри не стерпела и не простила - ничего .

Марина Ивановна Цветаева. Из письма Л. П. Берии. Голицыне, 23 декабря 1939 г.:

Дочь моя, Ариадна Сергеевна Эфрон, первая из всех нас уехала в Советский Союз, а именно 15 марта 1937 г. До этого год была в Союзе Возвращения на Родину. Она очень талантливая художница и журналистка. И - абсолютно лояльный человек. В Москве она работала во французском журнале «Ревю де Моску» (Страстной бульвар, д<ом> 11) - ее работой были очень довольны. Писала (литературное) и иллюстрировала, отлично перевела стихами поэму Маяковского. В Советском Союзе себя чувствовала очень счастливой и никогда ни на какие бытовые трудности не жаловалась .

Марк Львович Слоним:

В 1937-м Аля уехала в СССР, вскоре была арестована, провела около восемнадцати лет в лагерях и ссылке и только после смерти Сталина, кажется в 1955 году, получила возможность поселиться сперва в Тарусе, а затем и в Москве. Она отдала все свои силы на служение памяти матери, в этом видела свою миссию и долг. Она собрала архив рукописей МИ, много поработала и продолжает работать над опубликованием ее произведений, и делает это со страстью и ревнивым обожанием, как бы искупая прежние грехи .

Из книги О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери автора Эфрон Ариадна Сергеевна

Из книги Воспоминания о Марине Цветаевой автора Антокольский Павел Григорьевич

Ариадна Чернова-Сосинская В ОДНОМ ДОМЕ «НА СМИХОВЕ» Какой причудливой закономерности мы подчиняемся, называя имена любимых поэтов Александр Блок, Борис Пастернак, но просто Тютчев. Мандельштам, Заболоцкий. А Лермонтов? Нужно усилие, чтобы назвать в памяти, казалось бы,

Из книги Вольфсберг-373 автора Делианич Ариадна Ивановна

Ариадна Тыркова-Вильямс Я РАДОСТНО СЛУШАЛА РУССКУЮ РЕЧЬ Приезжала Марина Цветаева.(Мирский прочел о ней вздорную лекцию по-английски, хотя на самом деле как будто захлебывался от восторга ее стихов).Она была у нас, и я два раза слушала ее в Школе Восточных Языков. Она

Из книги Литературные портреты: По памяти, по записям автора Бахрах Александр Васильевич

Глава 1 Крым. Дорога в Москву. Прапорщик Эфрон – против большевиков. Белая армия. Последнее свидание с мужем. Увлечение театром. «Лебединый стан». Эфрон в «Ледяном походе» В Феодосии тоже неспокойно – громят винные склады. (Позже это станет темой стихотворения

Из книги Рихард Штраус. Последний романтик автора Марек Джордж

Ариадна Если у Вас создалось впечатление, что красивые, талантливые, грамотные, склонные к авантюрам, бесстрашные женщины серебряного века обращали свои силы и талант лишь на ничем не ограниченные поиски удовольствий и пускались лишь в ревдвижение или в разведавантюры,

Из книги Память о мечте [Стихи и переводы] автора Пучкова Елена Олеговна

Глава 13 «Ариадна» Сочинение «Кавалера роз» прошло так гладко, текст либретто настолько понравился Штраусу, Гофмансталь проявил такое понимание музыкальных проблем, и, главное, их успешное сотрудничество обещало оставаться столь прочным, что в отношениях между Штраусом

Из книги Цветаева без глянца автора Фокин Павел Евгеньевич

Тезей и Ариадна На высокой резной постели входит в сон его Воспоминанье: вот она идет по тропинкам, По колючим морским ракушкам, между двух цветников душистых, По тенистой прохладе дерна, под раскидистым виноградом. Он вздыхает: «Оставшись в прошлом, среди бед моих и

Из книги Моя мать Марина Цветаева автора Эфрон Ариадна Сергеевна

Ира (дочь Ирина Сергеевна Эфрон) Марина Ивановна Цветаева. Из письма Е. Я. Эфрон. 29 апреля 1917 г.:Ирина понемножечку хорошеет, месяца через 3 будет определенно хорошенькая. По краскам она будет эффектней Али, и вообще - почему-то думаю - более внешней, жизненной. Аля - это

Из книги Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие автора Оболенский Игорь Викторович

ИЗ ПИСЬМА Е. Я. ЭФРОН 23 июля 1972 г.…На реке (которая течет прямо перед носом!) еще ни разу не была: с крутой горки спускаться трудностей не представляет, а вот как подниматься? Но как только попрохладней, все же предприму это путешествие и пройду дорогой, которой бегала в

Из книги Как я изменил свою жизнь к лучшему автора Емец Дмитрий

ИЗ ПЕРЕВОДОВ А. ЭФРОН <ПОЛЬ ВЕРЛЕН> О сердце бедное, сообщник муки крестной. Вновь возводи дворцы, обрушенные в прах, Вновь затхлый ладан жги на старых алтарях И новые цветы выращивай над бездной, О сердце бедное, сообщник муки крестной! Пой господу хвалу, воспрянувший

Из книги Мне нравится, что Вы больны не мной… [сборник] автора Цветаева Марина

Александра Ильф (дочь Ильи Ильфа) Дочь Ильфа и Петрова ИЗ ДОСЬЕ: «Илья Ильф (настоящие имя и фамилия - Иехиел-Лейб Арьевич Файнзильберг). Журналист, писатель, фотограф. Самый знаменитый роман писателя - «Двенадцать стульев» - был создан в соавторстве с Евгением Петровым.

Из книги автора

Метроном Ариадна Борисова, прозаик, драматург, переводчик с якутского, художник Удовольствие от писательства для автора сродни живописи или пению, как говорят в ее родной Якутии, когда человек поет, он поет жизнь. Ариадна пишет жизнь. Счастье: сочинять сказки для театра и

Из книги автора

Ариадна 1 Оставленной быть – это втравленной быть В грудь – синяя татуировка матросов! Оставленной быть – это явленной быть Семи океанам… Не валом ли быть Девятым, что с палубы сносит? Уступленной быть – это купленной быть Задорого: ночи

Дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона была разносторонне одаренным человеком, но ее талантам так и не суждено было раскрыться в полной мере – значительную часть своей жизни Ариадна Сергеевна Эфрон провела в сталинских лагерях и сибирской ссылке – по злой иронии судьбы, именно в Туруханском крае – в тех местах, где когда-то отбывал свой срок ссыльный Иосиф Джугашвили.

Как она сама о себе писала

В сборнике «Ариадна Эфрон. История жизни, история души» приводится автобиография дочери Марины Цветаевой, датированная 1963 годом. К тому времени она уже состояла в Союзе писателей СССР, много переводила – Гюго, Бодлера, Верлена, Готье. Автобиография А. Эфрон предельно кратка, период до 1921 года, момента выезда родителей заграницу, в ней не отражен (Ариадна Эфрон родилась в 1912 году в Москве, с 1921 по 1937 годы вместе с родителями жила в Чехословакии и Франции).

В советскую Россию (то бишь, уже в СССР) семья вернулась весной 1937 года. Двадцатипятилетняя Ариадна была уже состоявшейся творческой личностью, в Париже она окончила два училища, получила опыт художника-иллюстратора, сотрудничала как оформитель с французскими и русскоязычными журналами, переводила на французский язык, в том числе, и советских поэтов (в частности, Маяковского). По возвращении в СССР Ариадна Эфрон занималась журналистикой, переводами и иллюстрированием – до 1939 года, когда и ее, и отца Ариадны Сергея Эфрона арестовали, обвинив в антисоветской деятельности. Ариадне дали 8 лет за шпионаж, из которых она провела в лагерях 6 лет.

Письма как свидетельство эпохи

В трехтомнике «Ариадна Эфрон. История жизни, история души» сообщается, что в енисейском Желдорлаге (Красноярский край) узница ГУЛАГа была швеей-мотористкой, шила солдатские гимнастерки. Ада Федерольф, сидевшая вместе с Эфрон и оставившая воспоминания о пребывании дочери Цветаевой в лагере, вспоминала, что в 1943 году Ариадну, никогда не нарушавшую режима, внезапно перевели в штрафной лагерь – якобы она наотрез отказалась «стучать» на других заключенных.

Филолог Ирина Чайковская проанализировала письма Ариадны Эфрон, которые она писала в детстве, из лагеря и туруханской ссылки. Из этих писем видно, что дочь поэта Цветаевой повзрослела гораздо раньше своих сверстниц. Шестилетняя (!) девочка писала о своей маме как об «очень странной, … совсем не похожей на мать, … не любящей маленьких детей…». Восьмилетний ребенок анализировал выступление Блока эпитетами беспощадного литературного критика (от Ариадны в этих письменных впечатлениях доставалось и матери).

Письма Ариадны Эфрон, написанные «вне свободы», – это отдельные, самостоятельные литературные произведения. Все они были опубликованы только после ее смерти. Так случилось, что письменные ходатайства после ужесточения лагерной жизни этой узницы ГУЛАГа смогли облегчить ее участь – удалось передать на волю записку гражданскому мужу Ариадны, журналисту ТАСС Соломону Гуревичу, который добился ее перевода в мордовский лагерь в Потьме.

Гуревич был одним из близких Ариадны Эфрон («единственный муж», как она сама его называла) людей, поглощенных сталинским молохом – журналиста расстреляли в последний день 1951 года по обвинению в шпионаже и участии в контрреволюционной организации. Ариадна узнала о его смерти только спустя 3 года. Впрочем, и о смерти своей матери, повесившейся в Елабуге, и о расстреле отца, о гибели на фронте брата – обо всем этом Ариадна Эфрон узнала много позже.

В мордовском инвалидном лагере, по воспоминаниям Ады Федерольф, Ариадна Эфрон «расписывала деревянные ложки».

В 1948 году Ариадну Эфрон освободили. Непродолжительное время она проработала преподавателем рязанского художественного училища. В этот период переписывалась с Борисом Пастернаком, к ней приезжал гражданский муж Соломон Гуревич. Но уже в феврале 1949 года Эфрон выслали в Туруханский край как неблагонадежную, «ранее осужденную». Как она сама писала в автобиографии, пришлось работать там художником-оформителем в поселковом доме культуры. Реабилитировали Ариадну Эфрон только в 1955 году.

«Ни кола, ни двора»

Так Ариадна Эфрон писала Борису Пастернаку, «дорогому Боре», после реабилитации, делясь планами о возвращении в Москву. Ей к тому времени исполнилось уже 47 лет, и у Ариадны Эфрон было больное сердце, она пережила неоднократные гипертонические кризы еще в молодости.

Ариадна Эфрон на протяжении 20 лет после освобождения из ссылки реабилитации занималась переводами, собирала и систематизировала литературное наследие своей матери (оно будет опубликовано только после смерти Ариадны Эфрон). Калужский городок Таруса, где когда-то проводили детство Марина и Анастасия Цветаевы, стал и для Эфрон любимым местом уединения для творчества. В тарусской больнице Ариадна Эфрон и умерла летом 1975 года на 63 году жизни – от обширного инфаркта.

Ариадна Сергеевна Эфрон. (1912 -1975год) Горькая судьба дочери Марины Цветаевой. *** Когда-нибудь, прелестное созданье, Я стану для тебя воспоминаньем. Там, в памяти твоей голубоокой, Затерянным – так далеко – далёко. Забудешь ты мой профиль горбоносый, И лоб в апофеозе папиросы, И вечный смех мой, коим всех морочу, И сотню – на руке моей рабочей – Серебряных перстней, – чердак – каюту, Моих бумаг божественную смуту... Как в страшный год, возвышены Бедою, Ты – маленькой была, я – молодою. Марина Цветаева Ариадна Эфрон - Аля, имя для дочери выбрала Марина - по имени любимой героини греческой мифологии. Дочь была её любимицей, гордостью, подругой. Она вошла в историю не только как дочь Марины Цветаевой, но и как одаренный поэт с собственным голосом, талантливый переводчик и мемуарист, занявший собственное место в литературе. Но главным делом своей жизни она считала возвращение творческого наследия матери читателю. С колыбели Марина стремилась развивать в своей любимице присущие ей самой качества: способность преодолевать трудности и самостоятельность в мыслях и поступках. Рассказывала и объясняла, не опускаясь до уровня ребенка, а приподнимая его до уровня взрослого. С раннего детства Аля писала стихи, вела дневники, поражавшие оригинальностью и глубиной. Аля хорошо знала историю, литературу, языки. Обучалась в гимназии в Праге, окончила специальную школу прикладного искусства при Луврском музее в Париже. Но найти работу по специальности было трудно, и она зарабатывала как могла – пришивала игрушечным зверюшкам уши и хвосты, вязала на заказ кофты и свитера. Ариадна терпела и не жаловалась, все деньги отдавала матери, ходила в стоптанных туфлях и старых платьях, понимала, что мать у нее особая и семья непростая. Она была красавица- огромные голубые глаза, пышные волосы отливали золотом, отличная фигура. Были времена, когда отношения между Мариной и Алей потеряли прежнюю близость, дочь стремилась к самостоятельности, мать ей в этом всячески препятствовала. В это время дочь была очень близка к идеям отца, разделяла его взгляды и поддерживала идею о возвращении. Ариадна вернулась в Москву в марте 1937-го. Сергей Эфрон бежал в Советский Союз осенью. Марина Цветаева с сыном Георгием приехала летом 1939-го. Ни Эфрон, ни Ариадна не предполагали, что возвращаются на гибель. Цветаева возвращалась с обреченностью, без всякой надежды. Ариадна, блестяще владевшая французским, нашла работу в редакции журнала "Revue de Moscou", распространявшегося во Франции. Как и в Париже, в Москве она продолжала писать статьи, очерки, репортажи. Цветаева сидела без работы, без денег, перебиваясь редкими переводами, советской литературе она была чужда, у них был разный состав крови. Чекисты пришли на дачу в Болшево, где Ариадна жила с отцом, 27 августа 1939 года. Ариадну обвинили в шпионаже, под давлением следствия Ариадна была вынуждена признать себя виновной. Её осудили ее по статье 58-6 и приговорило к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. Сергей Эфрон виновным себя ни в чем не признал. По приговору Военного трибунала его расстреляли в августе 1941-го. В августе этого же года ничего не знавшая ни о судьбе мужа, ни о судьбе дочери, доведенная до отчаяния отказом в месте посудомойки в литфондовской столовой, Марина Цветаева повесилась в эвакуации в Елабуге. Георгий Эфрон погиб на фронте в 1944 году. После Лубянской тюрьмы, лагеря в Потьме и "вечное поселение" в Туруханском крае. Далее, за отказ быть осведомителем - этап на Крайний Север. После штрафного изолятора и работ на лесоповале выжить было трудно. Но она выжила и дожила до своего освобождения в 1947 году. Но только два года дали ей пробыть на свободе. Второй раз за Ариадной Эфрон пришли зимой 1949-го. В Туруханской ссылке она работала художником в районном доме культуры, переписывалась с Борисом Пастернаком, который помогал ей посылками и деньгами. Поэт стал ее душевной опорой и материальным оплотом самых гибельных лет. В редкие минуты уединения она сочиняла стихи и переводила Бодлера, писала о первозданной красоте окружавшего ее мира и бессмертии неба и земли. Когда-то Константин Бальмонт сравнивал её детские стихи с лучшими японскими хайку. А вот уже зрелые строки, написанные Ариадной Сергеевной в ссылке в Туруханске: Ночная молитва Из дому выйдешь - тьма по глазам Будто ножом. Сразу ослепнешь - как из дому выйдешь. Из дому выйдешь - вся тишина В уши тебе - Сразу оглохнешь, как из дому выйдешь. Нету тебя. Нет ни тебя, ни огня, ни земли, ни воды, Из дому выйдешь. Нету ни неба, ни звука, ни вздоха в груди - Из дому выйдешь. О, поскорей разберись в темноте, Господи Боже! Вновь, засучив рукава, твердь от земли оторви, Господи Боже - И первозданным кремнем первый высеки свет. Глину покруче меси, Крепче нащупай ребро, Господи Боже! В глиняный лоб мне вставь золотые глаза, Чуткие уши из розовых раковин сделай. Только души мне не надо. Возьми мою душу себе. Будет твоя. Сам поживи с ней, попробуй! *** После шестнадцати тюремно-лагерно-ссыльных лет летом 1955 года со справкой о реабилитации она вернулась в Москву. Жить было негде и не на что. Ее приютила тетка Елизавета Яковлевна Эфрон, сама живущая в коммунальной квартире. Придя в себя, Ариадна в первую очередь стала разбирать архив матери. Спасибо Елизавете Яковлевне, она все эти годы хранила у себя под кроватью сундучок с рукописями Марины Цветаевой. Говорить о Марине было можно - печатать стихи нельзя. Но она жила с верой, бывшей у матери, которая в далеком 1913 году писала: "Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед". Черед настал в 1961 году, когда после многолетнего замалчивания на родине появилась первая книга стихов Марины Цветаевой. Затем книга прозы "Мой Пушкин", сборник переводов, большой том "Избранных произведений". С преданностью и любовью до конца своих дней она занималась творческим наследием матери, воюя с цензурой и боязливыми редакторами, делала его достоянием читателей. И успевала выкраивать время на собственное творчество. Литературный дар не ослаб в ней с годами, она переводила Верлена, Готье и любимого Бодлера, сочиняла оригинальные стихи, начала работу над мемуарной прозой. "Страницы воспоминаний" становились "Страницами былого", она спешила как можно больше рассказать о своем детстве, Марине и Сергее, тяжелом послереволюционном быте и нелегкой жизни за границей, тщательно и подробно воспроизводила давно растворившуюся в прошлом жизнь, стараясь воскресить ее в слове. Ей повезло, у неё был любимый человек - муж («мой первый и последний муж») - Самуил Давидович Гуревич (в семье известный как Муля; 1904-1952, расстрелян), журналист, переводчик, главный редактор журнала «За рубежом». Детей у Ариадны Эфрон не было. Она успела увидеть свои записки на журнальных страницах и тихо умерла в 1975 году от обширного инфаркта. Ариадну Эфрон похоронили в Тарусе, в городе, в котором она провела несколько лет после возвращения из ссылки.